От собственной фантазии его едва не вытошнило. Он взял все три лучевика и выбросил их из ямы на тропинку. Затем подошел к выступу на стене ловушки, взялся за него рукой, подтянулся и попробовал вскарабкаться наверх.
Над краем появился Аркадий.
– Вот вы где! – как ни в чем не бывало обрадовался он. – Сговорились вы тут, что ли, в ямы падать. Давайте руку.
* * *Всех пятерых похоронили в одной яме. Сровняли с землей, засыпали хорошенько и утоптали, чтобы остальные подольше ломали себе голову – куда подевались их приятели.
Катишь, за время ожидания мысленно подвергшаяся тысячам опасностей и бед и все их благополучно пережившая, встретила отряд всхлипываниями и рассказами о своих воображаемых испытаниях. Волобаев покровительственно гладил ее по волосам.
– Что теперь? – спросила Фарида, поглядывая то на счастливых супругов, то на Штофрегена.
Он покачал головой, пригладил слипшиеся светлые волосы.
– Бог знает, Фарида, что нам теперь делать. Я так думаю, отдыхать, только часовых надо выставить. На нас скоро начнут охоту.
Фарида блеснула зубами:
– Они – на нас, а мы – на них.
– Очень увлекательно, не находите? – устало проговорил Штофреген.
– Съешьте, – приказала Колтубанова, протягивая ему горсть орехов. – Вам нужны силы.
– Я бы лучше поспал, – признался Штофреген.
– Сперва поешьте. – Колтубанова была непреклонна.
Штофреген пожевал немного и заснул с орехами за щекой.
* * *Лагерь сняли и перенесли на десяток верст в глубь леса, где Колтубанова присмотрела чудесное непроходимое болото.
– Нам придется менять места обитания, – сказал Штофреген. – Так что не обживайтесь и не привыкайте.
Аркадию были выданы лучевик и приказание: сидеть на дереве и охранять лагерь. Сам Штофреген с Фаридой отправились на поиски браконьеров.
– Я все думаю о корабле, – призналась Фарида, пока они пробирались по трясине.
Колтубанова, проявляя недюжинную интуицию, выискивала безопасные проходы сквозь самые безнадежные топи. Штофреген просто шел за ней следом, доверяя каждому ее шагу.
– И что вы думаете о корабле?
– Пытаюсь понять, удастся ли нам захватить его.
– У меня сомнений нет, что мы его захватим, – сказал Штофреген.
Он понял вдруг, почему сейчас устает так сильно. Причина заключалась вовсе не в моральной усталости, не в чувстве вины, которую, по мнению Катишь, должен был испытывать убийца. Нет, корень в ином. Просто весь мир вокруг Штофрегена стремительно переделывался, перестраивался, и эпицентром этого мироустроительства сделался он сам, Иван Штофреген. В новом мире именно Штофреген отвечал за каждого человека, за каждого лемура, за корабль, за лагерь, за орехи и прочие припасы, за каждую единицу оружия. Ощущение было непривычным, странным, тревожащим. Штофреген заранее знал, что справится, но до того момента, когда все завершится, ему предстоит много работать. Работать и держать на плечах весь мир, чтобы тот не рухнул. Атлант тоже не сомневался в том, что справится, но ноша от этого не становилась легче.
Штофреген вспомнил каменных юношей, на чьих согбенных плечах лежал Новый Эрмитаж в Петербурге. Их юные печальные лица, их вечную, отполированную в граните неволю. Сам он просто находил их красивыми, но Татьяна Николаевна сказала ему как-то, что, глядя на них, осознает всю тягостность и несправедливость рабства. “Подумайте только, эти юные полубоги могли бы обнимать сейчас каменных нимф, или бросать в свое удовольствие диски, или брызгать вином из чаши, – а они держат небо… Просто потому, что кто-то должен был исполнять это служение и выпало – им”.
Штофреген посмотрел в спину Фариды, шагавшей враскачку по болоту.
“Я мог бы сейчас гулять по царскосельским паркам с Татьяной Николаевной, но это был мой собственный выбор – очутиться здесь. Я мог бы сейчас сидеть на дереве с лучевиком и охранять лагерь, ожидая, что кто-то другой за меня придумает, как перебить семь или восемь крепких мужчин и угнать их корабль… Но я ни за что не поменялся бы ни с Волобаевым, ни с Аркадием, ни даже с Фаридой. В этом весь фокус. Палец всегда указывает на того, кто не поменялся бы ни с Аркадием, ни с Волобаевым… ни даже с Фаридой. Ни с кем”.