– Точно. Между прочим, я это уже рассказывал: сперва дознавателю из отдела внутренних расследований, а потом одному частному лицу. Теперь вот вам рассказываю. Потому что подписку с меня не взяли, кстати.
– Внутреннее расследование? – переспросила Татьяна Николаевна.
Товарков чуть покосился в ее сторону, но ответил Кокошкину:
– Производилось, точно. С моей стороны – никакого состава преступления. Дело туманное.
– Рассказывайте по порядку, – попросил Петр Андреевич, сжимая руку Татьяны, чтобы она молчала.
Стефания брела рядом, загребая ногами, и сердито слушала.
– “Галатея” доставила на Этаду пассажира и груз. Груз – личные вещи, книги, я думаю, и еда. Он очень капризный был, то не ел, этого не хотел, все рассказывал про щи со сметаной, про кисель из свежей земляники… Какая ему в полете свежая земляника? В самом лучшем случае – из холодильника; а у нас вообще грузовые перевозки. Если он такой нежный – летел бы пассажирским лайнером.
– А почему он выбрал вашу компанию? – спросил Кокошкин.
– Во-первых, выбирал не он. За него все другой человек решал. Тот, который платил. Во-вторых, у нас дешевле. В-третьих, по-моему, им не нужна была огласка. На Этаду “пассажир” летает хорошо если раз в полгода, и то на другой континент.
– Ясно, – проговорил Кокошкин.
– Если ясно, то продолжу. Доставили мы пассажира на базу. База у них там в лесу, – пояснил он. – Судя по всему, занимаются какими-то исследованиями. Лаборатория, научные женщины – знаете, эдакие, себе на уме, на лицо страшненькие, строгие, и руки как у прачек, а по всему остальному виду – знатные барыни-сударыни.
– Ну а кроме барынь вы там кого-нибудь видели? – осведомился Кокошкин.
– Начальник базы, – начал перечислять Товарков. – Основательный господин. Упитанный, но умный, по глазам видно. Начальник охраны – этот щуплый, в чем душа держится. Самая значительная часть его фигуры – лучевой пистолет, все остальное не стоит внимания. Ну, выправка вроде военная, но в такой одежде, как у него, не поймешь: комбинезон кого хочешь изуродует, даже Аполлона Бельведерского.
Блеснув таким образом, Товарков на время замолчал и вытащил портсигар.
Дождавшись, пока он закурит и выпустит первый дым, Кокошкин спросил:
– А волосы у этого охранника какие были?
Товарков глянул на него с веселым изумлением:
– Ну вы даете! Волосы какие! Да разве он женщина, чтобы я его волосы рассматривал? Белобрысый вроде бы. Невидный, неказистый. Я и следователю его так описал.
– Штофреген, – утвердительно произнес Кокошкин. – Вы ведь знали, кто финансирует экспедицию?
– Ну, прямо об этом не говорилось, – протянул Товарков, – но мы, конечно, знали. О таких вещах рано или поздно слух просачивается… К тому же и дознаватель подтвердил, так что уж теперь…
– Балясников? – сказал Кокошкин.
Товарков кивнул и вздохнул.
– “Балясников и Сыновья”. Они теперь разорились. Следствие в основном по их делу велось. Пропали люди. И сам Балясников, и двое сыновей. Ну, один был, положим, полупараличный, он больше по санаториям разъезжал, так его и не ищут. Лечится где-то. А вот Кондратий Павлович и Павел Кондратьевич – этих очень даже ищут. У них большие долги остались.
– Стало быть, вы высадили пассажира, – вернул Товаркова к изначальной теме Кокошкин.
– А, высадил и улетел. Через две-три недели должен был забрать его обратно. На том мы и разошлись. М-да.
И он принялся жадно курить.
Татьяна Николаевна, видя, что молчание затягивается, коснулась руки Кокошкина, и тот опять реанимировал беседу:
– И что, вернулись вы через две недели?
– Через три, – сквозь зубы ответил летчик. – Задержался в одном месте – по делу, хоть и пустячному, – и вернулся через три. Судьба! Кто знает, поспешил бы, так кое-кто сейчас жив был бы…
Стефания подобрала камешек, рассмотрела его со всех сторон и бросила в кусты.
Увлеченный своим рассуждением, Товарков заговорил громче:
– Вот что у меня из головы не идет! Иногда ночь не сплю, все думаю… И хоть не из-за меня погиб человек, а все же… Мог бы спасти жизнь. А я лица его даже толком не помню, моего пассажира. Помню, что злился на него. До чего человек был приставучий и вредный! А теперь вот нет его… Судьба.
– Да говорите же толком, злодей! – закричала вдруг Татьяна Николаевна. – Что нам за дело до ваших переживаний! Я вам денег дам, только скажите всё: вы вернулись на Этаду? Что вы там застали? Как погиб ваш пассажир?
Товарков посмотрел на нее удивленно, затем медленно побагровел.
– Простите ее – она беспокоится. – Кокошкин поспешно отстранил Татьяну Николаевну и закрыл ее собой.
– Я не ради денег, – оскорбленно проговорил Товарков. – Я бескорыстно помогаю. Тем более что не давал подписки. Но я бы и с подпиской вам сказал, потому что вижу – вы близки. Они ведь только родственникам сообщают, а иные родственники бывают куда отдаленней от человека, чем друзья или товарищи по полку.
– Чистая правда, – сказал Кокошкин.
– Да, я вернулся туда, – молвил Товарков торжественно и медленно. – В тот лагерь, к исследователям. Через три недели.
Он помолчал и совсем просто завершил:
– Там все брошено, дома заросли дикими растениями, и люди исчезли. Следствие считает, что все они мертвы.
– Вы читали последнюю книгу господина Юганова? – спросил Аркадий у своего соседа.
Штофреген оторвался от маленького атласа “Лагерь и окрестности”, который составлял в последний месяц. Подобно старинной пиратской карте, этот атлас был населен странными фигурами: г-жа Колтубанова в окружении лемуров – на том месте, где она наблюдает их на стоянке; таинственные зеленые пузыри, внутри которых сидят в безнадежных позах плененные лаборантки – в болоте; лианы, охотящиеся с деревьев на беспечного ученого, что бредет по лесу и записывает свои мысли на ходу в блокнотик.
Этот атлас Штофреген изготавливал для Татьяны Николаевны. Почему-то он не мог заставить себя написать ей. Когда он брал листок и выводил “милая Татьяна Николаевна”, ему начинало казаться, будто он пишет испаряющимися чернилами. Слова выцветали через мгновение после того, как появлялись на бумаге. Он сминал листок и бросал его в печку.
Атлас – другое дело. Там не было слов, кроме самых простых, рабочих: “место, где я заблудился”, “место, где я думал о Вас”, “место, где мы провалились в болото”, “здесь кусаются”, “камень для мечтания”…
– Между прочим, господин Юганов – один из самых модных и перспективных сейчас прозаиков, – продолжал Аркадий. – Его трактовки самых простых вещей просто поразительны.
Штофреген не отвечал, но рисовать в атласе ему расхотелось, и он отложил толстый блокнот. С досадой глянул на Аркадия.
– Если я вам докучаю, так и скажите, – с достоинством произнес Аркадий.
Штофреген сразу устыдился.
– Нет, это ничего, – пробормотал он.
– Я пытаюсь говорить на интересную тему, – сказал Аркадий.
– Интересную?
– Обсуждать новую книгу популярного писателя – всегда интересно. Все знают, о чем идет речь, и у всякого есть мнение, которым он готов поделиться. Это интересно.
– Боже, кто вам наплел такой чуши! – не выдержал Штофреген. – Во-первых, не все знают, о чем идет речь. Половина из нас, во всяком случае.
– Вы что же, книг не читаете?
– Практически не читаю.
– Все не читают, но вы первый сознались.
Штофреген помолчал немного, пытаясь найти в себе силы для проявления справедливости по отношению к Аркадию. Но не смог. Наверное, он на любого соседа реагировал бы так болезненно. Штофреген боялся вдаваться в подробности. Никогда не следует заглядывать в собственную душу слишком глубоко, потому что на самом дне может оказаться чудовище.
– Мне сейчас нужно выйти, – сказал наконец Штофреген и поднялся, вкладывая лучевой пистолет в кобуру.
– Пистолет-то зачем? – лениво поинтересовался Аркадий.
– Полагается к форме, – огрызнулся Штофреген и тотчас мысленно устыдился сам себя.
Несколько минут он стоял на пороге домика, наслаждаясь одиночеством и свежим воздухом. Отсутствие Аркадия подействовало на него опьяняюще. “Особенно этот переход, – размышлял Штофреген. – Только что был Аркадий – и вдруг его нет рядом. Контраст разительный”.
Он оглядел лагерь, по привычке делая себе заметки о местонахождении своих “подопечных”. Г-жа Шумихина, несомненно, в лаборатории – вон мелькнула в окне. Вчера Штофреген узнал случайно, что она, оказывается, была замужем и диссертацию написала, уже овдовев; на Земле у нее двое внуков.
Г-жа Колтубанова, по своему обыкновению, сидит на дереве в нескольких верстах от лагеря. Смотрит в бинокль и ведет свои наблюдения. Вслепую бегает тонкими пальцами по клавиатуре. У нее уже два кристалла памяти заняты этими заметками. Художественно пишет. Она сама как-то рассказывала, что для удобства наблюдений каждому лемуру дала имя, так что ее дневники напоминают роман. Нечто вроде семейной саги. “Карамелька опечалена – Красавчик предпочел Рыжегривку. У Отилии приболел малыш. Я еще не решила, как его назвать. Отилия носит его на руках и время от времени издает высокие всхлипывающие звуки. Подруги Отилии полны сочувствия…”