Уступив настояниям своей маменьки, князь Вольдемар вознамерился держать экзамен в университет и даже всерьез засел за книги. Впрочем, экзаменацией он манкировал – напряженные умственные занятия подорвали его здоровье.
Маменька всполошилась и раскаялась в своей настойчивости. Она тут же взяла с юного Вольдемара честное слово, что впредь он не станет обременять себя науками и не разогнет ни единой книги, за исключением беллетристики – и то в качестве снотворного.
Сразу после заключения сего торжественного пакта молодой князь был отправлен на планету М***, славную в те поры курортами и целебными испарениями.
В дороге ему грустилось. Планета М*** рисовалась в воображении князя непривлекательной юдолью, где коротают век подагрические старички и чудят напропалую бодрые старушки. Променять блаженную истому белых ночей, насыщенную волнующими флюидами и ароматом персидской сирени, на скучный пляж, усеянный телами, далекими от совершенства статуй Летнего сада… Сама мысль эта представлялась князю кощунством!
Впрочем, по прибытии молодой князь мгновенно утешился.
Приморский город утопал в цветах, а ночные огни его подмигивали превесело и соблазнительно. Местные женщины, весьма легкомысленные по части своего гардероба, являли окружающим античную безупречность форм столь щедро, что “…сове’шенно не возникаво никаких ду’ных мыслей, хотевось только созе’цать, как бы в ка’тинной гале’ее…”.
За считанные миги отыскались в городе земляне в изрядном количестве, а среди них – множество соотечественников.
Увы, земляки наши из купечества до сих пор, кажется, не выучились пристойно вести себя за границею, и удивляются на них теперь не только в Европе, но и на других планетах. Но по счастью, на курортах М*** тогда преобладала аристократия, и русских там по сию пору любят не только за то, что они богаты.
Словом, наш князь немедленно повстречал своих петербургских и московских знакомых и скоро почувствовал себя не на чужой планете, а словно бы на собственной даче, на Елагином острове.
Почти всякий вечер юный Вольдемар был зван то на бал, устроенный под открытым небом, то на прием, то на ночное катание по морю с участием наяд, сирен и ручных дельфинов.
Довольно скоро от переутомления князя не осталось и следа – он рассеялся совершенно. Но сердце его, молодое сердце, не переставало сладко ныть. Словно ожидало оно от поездки чего-то большего, нежели простые светские удовольствия.
И вот однажды, на маскараде у графа Еловича, юноша заметил девушку необычайной красоты.
Она притягивала к себе внимание еще и тем, что пребывала как бы в стороне от общего веселья. Взоры таинственной незнакомки были задумчивы и печальны, черная бархатная полумаска подчеркивала мертвенную бледность ее лица.
Отыскав в пляшущей толпе Еловича, одетого капуцином, князь, кстати сказать, замаскированный под шекспировского Меркуция, изловил приятеля за край одежды и спросил с горячностью:
– Та девушка, у портика… знаешь ли ее? Кто она?
– Княжна Полина, кажется, из московской моей родни, – отвечал Елович, обматывая князя серпантином, будто паутиной.
– Что еще можешь сказать о ней?
– Как будто ничего. Девушка весьма болезненная, лечится тут под присмотром своего опекуна, господина Гурицкого. Вот, к слову, и он сам. Да вон, у столика, одет Мефистофелем.
– Ну и урод! – вырвалось у князя.
В самом деле, названный г-н Гурицкий поражал своей незаурядной внешностью. Длинные, жилистые конечности его, как верхние, так и нижние, крепились к рыхлому, округлому тулову, а огромная, шишковатая голова росла между плеч сразу, без участия шеи. Более всего опекун прелестной девушки походил на паука, у которого некто жестокий оторвал две пары лапок и пустил в таком виде в свет.
– Видел бы ты его без маски! Сразу понял бы, что совершенство и в уродстве не знает предела. Однако же пусти меня, дружище, – сию минуту объявят записную мазурку!
С этим граф Елович вырвался от приятеля и кинулся в поиски своей пары.
Пользуясь законами маскарада, Вольдемар решился заговорить с княжной Полиной, не дожидаясь формального представления.
– Я знаю вас, милая маска, – произнес он ей с учтивым поклоном.
Девушка вздрогнула всем телом, словно под действием электрического тока, и устремила на князя взор, полный тревоги.
Юный князь почувствовал прилив неожиданного вдохновения и мог бы импровизировать часами напролет. Ему хотелось – может быть, от тщеславия, а может, от искреннего сострадания к болезненной красоте Полины – вызвать во что бы то ни стало улыбку на ее устах.
Сам он был совершенно уверен в своем успехе. Тем неожиданнее для него оказались слова княжны, которые она проговорила слабым, срывающимся голосом:
– Неужели вы знаете несчастную Полину? Но кто же вы?
Князь смущенно назвал себя. Он уже начинал жалеть о своей затее.
“Пожалуй, бедняжка больна не только телом, но и рассудком, – подумалось ему. – Несчастная Полина! Ах, как я некстати со своими экспромтами!”
– Если бы вы знали, князь, как жутко, как страшно несчастной Полине! – продолжала девушка. – Злой колдун погубил ее. Это исчадие ада в образе человеческом… Мучается, страдает душа несчастной Полины… Умоляю, князь, вызволите Полину, спасите ее от власти проклятого душегуба!
Сказав так, девушка на мгновение отняла маску. Юноша застыл, пораженный прелестью черт, а еще больше – мертвенным выражением ее лица, на котором ничего, кроме страдания, не угадывалось. Будь в этом лице больше жизни, князь влюбился бы без памяти, но теперь он мог лишь боязливо восхититься и отпрянуть. Впрочем, облик девушки крепко врезался ему в память.
– Вы полагаете, князь, что Полина обманывает вас? Верьте, верьте Полине… Там, далеко, на Земле, в нашей усадьбе, есть беседка в глубине парка…
Голос княжны звучал все глуше и глуше и вполне уже походил на болезненный бред. Вольдемар чуть не плакал от жалости и был в великом смятении.
– В беседке – большая мраморная ваза. Если случится вам быть в тех местах, князь, возьмите себе то, что лежит на дне вазы. Это залог того, что Полина не насмехается над вами, верный знак, что она говорит правду. Но – тише! Больше ни слова. Как бы не услышал злодей слов несчастной Полины… А вот и он сам, палач и истязатель. Как идет к нему личина дьявола!
Столько тоски и муки было в голосе Полины, что князь поневоле обернулся и вздрогнул.
Прямо на них шествовал г-н Гурицкий. Сквозь прорези маски глаза его блистали нечеловеческой гордыней и злобою.
Подошел вплотную, Гурицкий грубо отпихнул князя плечом. Несмотря на кажущуюся рыхлость опекуна, толчок вышел прежесткий.
– Нынешние молодые люди дерзки и не знают приличий, – процедил он сквозь зубы. – Полина, нам теперь же пора домой.
По всему телу девушки опять пробежала дрожь. Полина встала как механическая кукла, послушная своему мастеру, и, не оборачиваясь, пошла следом за зловещим г-ном Гурицким.
Первые побуждения князя легко предугадать.
“Надо бы завтра прислать к нему секундантов. – подумал он. – Большая скотина этот опекун”.
Но, поразмыслив с минуту, князь решил не делать истории. В самом деле – угрюмый урод ухаживает за душевнобольной девушкой, верно, любя ее по-отцовски. Сколько горя пришлось пережить ему, глядя, как угасает разум очаровательного и хрупкого создания. Он пытается, как может, оградить питомицу от обиды и насмешек. Да и то, мало ли в свете бессердечных вертопрахов!
Князь решил освежиться шампанским, однако божественный напиток от чего-то пахнул тленом, а на вкус уподобился золе. С недоумением юноша поставил бокал на стол и заметил, что рука его дрожит.
“Да что со мной, право, – сказал он себе. – Стоит ли быть таким чувствительным?”
Тяготное чувство не отпускало князя. Веселье маскарада теперь напоминало ему макабрическую пляску. Музыка, еще недавно чарующая, вдруг наполнилась диссонансами, и от нее мороз драл по коже.
Тут на глаза его вновь попался граф Елович. Неугомонный весельчак, по-видимому, успел переменить наряд и теперь представлялся духом воздуха, Арлекином, таким же летучим и легким, как он сам.
– Когда же ты успел сменить обличье? – спросил его князь.
– Что за фантазии? Да мне и недосуг было переодеваться, – отвечал Елович. – Я кругом должен танцы и пляшу без антрактов.