Было холодно, мрачно, на столе мигал светильник, через окно вливался и оседал изморозью на стенах холод. Пламя светильника рождало мысли о желанном тепле, и Купава не могла оторвать взгляда от его мерцания. Укутавшись в вязаный платок из козьего пуха, девушка изо всех сил пыталась не растерять то тепло, которое сжалось внутри нее.
Наверно, она и впрямь замерзла бы к утру, если бы в ее каморку не пробралась служанка. Охнув, она поспешно положила сухие дрова в маленький очаг и разожгла их. Весело затрещал огонь, но в подвале по-прежнему бродил холод. Заставив себя встать, Купава с трудом дошла на застывших ногах до настила, где было устроено для нее ложе, забралась под холодные одеяла и уставилась пустыми глазами на бревенчатые стены. Холодно. Как же холодно жить.
Она почти уснула, когда ее разбудил скрежет ключа. Наверно, еще кто-либо из слуг решился заглянуть к ней…
— Отец? — поразилась Купава, когда увидела на пороге своей темницы отца.
— Скорей поднимайся сюда.
Девушка с трудом сбросила с себя оцепенение и принялась карабкаться по стылым ступеням наверх. Тело ее содрогалось от холода, и Блюд без всяких расспросов спешно укутал замерзшую дочь в огромную шубу и велел надеть теплые валенки.
— Скорей ступай к воротам. Там тебя ждет конь, в седельных сумках — припасы на дорогу.
— Зачем…
— Уходи, моя девонька. Погубит тебя сестра… Расплата моя за грехи тяжкие… Зачем тебе нести чужое наказание… Отправляйся в Спас-Берестово. Княжна Предслава была добра к тебе, она укроет тебя на своей половине и от князя Святополка, и от Руты.
— Я не оставлю сына, — замотала головой Купава. — Если Гуннар погибнет, Рута уморит Зареока.
— Твоя матушка уже вынесла его из терема. Беги же… — отец расцеловал дочь, перекрестил и подтолкнул в сторону ворот. — Все мои молитвы только о тебе будут.
Но они напрасно надеялись, что Рута уже крепко спит в своей светлице. Купава лишь успела принять из рук матери укутанного в теплое одеяло ребенка, как в доме поднялся сильный переполох и на крыльцо выбежала Рута.
— Ах, злодеи! Бежать решили! И сына украли! Теперь я вам спуску не дам! Что стоите, ротозеи! — рявкнула она на слуг. — Вяжите их!
Голос ее был полон ярости, глаза сверкали безумным блеском, красивое лицо исказилось от лютой злобы и казалось чудовищным при свете факелов.
Высокая лестница загремела под ногами прислужников Руты. Отец быстро подсадил Купаву на коня и отворил ворота:
— Скачи, не медли!.. Я задержу их!
— Батюшка! Родненький! — взмолилась Купава, с трудом сдерживая рвущегося буланого скакуна. — Я не могу оставить тебя на расправу ей!
— Внучка спаси! Погубят они его, злодеем вырастит! Беги же!
Сильный жеребец легко вынес девушку за ворота и, словно понимая, что от него требуется, помчался в сторону городских ворот. И Купава уже не видела, как боярин Блюд начал бой на своем подворье.
Словно разъяренный седой медведь, он мигом расшвырял во все стороны осмелившихся броситься на него слуг и ринулся к широкой лестнице, на верхних ступеньках которой стояла красная от гнева старшая дочь.
— Довольно я терпел твои выкрутасы! Забыла отцовские вожжи, мерзавка! Сейчас напомню!
Грузный боярин тяжело поднимался по заледеневшим ступенькам. Рута напрасно надеялась, что холопы, до сегодняшнего дня безропотно подчинявшиеся ее власти, вновь набросятся на Блюда. Вместо этого слуги темной толпой сгрудились возле лестницы, ожидая, кто одержит верх — отец или дочь.
— Твоя бедная мать до сегодняшнего дня защищала тебя и все прощала. Но теперь довольно. Я не позволю тебе уподобиться твоему бывшему полюбовнику — ты не погубишь свою душу и свою сестру…
Он не успел договорить. В руках у Руты взвился кнут со стальными шариками на конце. С недавних пор она полюбила развлекать себя поркой нерадивых слуг и прекрасно управлялась с кнутом. Гуннар научил ее ощущать наслаждение при виде крови, и теперь Руту уже не могло остановить то, что перед ней стоял родной отец. Она даже почувствовала опьянение от предчувствия того, что вот сейчас, через миг, все решится…
Боярин легко поймал летящие ему в лицо тяжелые концы длинного кнута и с силой рванул на себя. Не удержавшись на скользком крыльце, Рута упала и покатилась вниз.
Спустя мгновение во дворе наступила такая страшная тишина, что было слышно, как где-то вдали все еще слышится стук копыт мчащегося коня.
На земле у подножия лестницы лежала рыжеволосая красавица с широко раскрытыми глазами. На ее быстро холодеющее лицо тихо опускались легкие снежинки, словно спеша укрыть женщину снежным саваном.
Тяжело было боярину подниматься вверх на высокое крыльцо, еще тяжелее было спускаться. Уцепившись за резные перила, ощущая их мертвый холод, Блюд медленно сполз по лестнице вниз. Упав на колени, он дрожащими руками приподнял голову дочери, всмотрелся. Красивое лицо Руты стало пепельно-серым. А из уголка рта потекла черная струйка густой жидкости… Смешиваясь со снегом, она становилась ало-красной.
— Рута! Доченька моя… О Боже! я не хотел!.. Прости… прости меня! Бог воздает нам по делам нашим… Пожелал, видно, Господь, чтобы до конца жизни я вспоминал о Павлине… в наказание мне он наградил тебя пороками проклятой гречанки… завистью, сластолюбием, жестокостью… Ты — мое Божье наказание за грехи мои… Гореть мне за них в ужасном огне…
Он говорил с мертвой дочерью, как с живой, хотя понимал, что она уже никогда ничего не услышит. Рыдая, боярин вглядывался в лицо Руты, потом крепко прижался щекой к остывшей щеке дочери. Он нежно баюкал ее, словно спящего ребенка…
Боярыня, замершая возле ворот, не сразу поняла, что произошло ужасное. Слуги, сгрудившиеся во дворе возле лестницы, заслоняли от нее мужа. В груди гулко стучало сердце, словно предвещая беду. Хотелось, чтобы все обернулось страшным сном, чтобы время повернулось вспять… Медленно, очень медленно боярыня Орина стала двигаться к толпе. Слуги сами расступались перед ней, молча, понурившись…
Перед ней неясно, словно в тумане, возник муж. Он отчего-то сидел на земле, и Рута ласково прижалась к нему, как в далеком детстве. Она не спорила с отцом, не вырывалась, хотя на лице ее застыла злоба. Нет, не злоба, скорее — пустота и отрешенность. Мгновение боярыня рассматривала эти две фигуры в изумлении. А затем вздрогнула, руки взметнулись к небу, и раздался пронзительный вопль… Боярыня упала на землю, к дочери… Пальцы лихорадочно гладили шелковую ткань нарядного платья. Безудержные рыдания готовились разорвать сердце… Горе матери было безутешным, и женщина не заметила, как замерло сведенное судорогой лицо мужа. Глаза обратились к небесам, из которых к нему скользнул невидимый всем прочим луч света, и боярин, запрокинув голову, медленно опрокинулся навзничь. Его душа устремилась к этому свету…
ГЛАВА 14
От Днепра несся холодный северный ветер, гнал высокую волну на берег, разбивал кромку льда в хрустальную пыль и вздымал вихри над замерзшей землей. Из низких темных туч, плывших по вечернему небу, лил дождь и сыпал снег. Луна укуталась в облако из небесной пряжи и не смотрит, а жмурится. С каждым часом вьюжилось все сильнее, небо смешалось с землей. Мокрый снег сечет лицо. Промозглая стужа кусает щеки и носы, ищет места, чтобы пробраться к желанному теплу. В такую пору каждому не по себе, каждый ищет теплого уголка.
Только Купава не могла вернуться в свой дом. Превозмогая непогоду, сильный конь вынес ее за город и помчался прочь от города по наезженной дороге, над которой уже кружился снег, покрывая путь белым саваном. В памяти девушки всплыла далекая ночь, когда она точно так же пыталась скрыться от сестры-злодейки и ее полюбовника и попала в руки к разбойникам. Было чему ужасаться — леса по-прежнему полны лихих людей, а Купава теперь не одна. Замерзшими руками она держала у своей груди маленького сына, старательно укрывая его от снега и дождя теплым мехом, который набросила ей на плечи матушка. И потому разгулявшаяся вьюга даже радовала Купаву — вряд ли кому захочется в такую непогоду выползать из берлоги в поисках добычи. Нет, пока что ей не стоит опасаться ни диких зверей, ни двуногих хищников. Прочь, подальше от родимого дома!