Возвращались в полном молчании. Купава вновь сидела на коне впереди Позвезда, находясь под защитой его рук, но что-то изменилось. Ее колени дрожали, а зубы стучали от страха. Половина ее тела горела как в огне, а другая заледенела.
— Я сделаю все, чтобы ты и твой сын ни в чем не нуждались и жили в покое.
Слов немного, а горькие они, как полынь, тяжелые, как осенний дождь, и ранят нестерпимо, как меч холодный, острый.
Неужели он отказывается от нее? От сына? Значит, все слова о любви сгорели в пламени погребального костра… Все ложь. А где же правда? Кто сейчас подле нее — светлый князь, оскорбившийся тем, что она решила помочь душе погибшего мужа найти дорогу в мир мертвых, или же и впрямь — убийца родных братьев, как уверял Гуннар? Так чему же верить?..
…Как могла Купава такое допустить, как могла она, как посмела пожалеть такого мерзавца? Этот человек, подлый предатель и убийца, бил, насиловал ее, унижал. Он оболгал, оскорбил их обоих. А она все равно подарила ему достойный уход в мир предков. Почему?
Может, и впрямь, все ложь? Кто поймет женскую душу? Если Купава смогла пожалеть погибшего врага, то разве не могла и раньше быть столь же доброй к живому — к мужу своему, за которого (сама же призналась!) замуж пошла по своей воле?! Этот мужчина видел ее нежное тело, касался ее, целовал, одаривал ласками, и она их охотно принимала. В то время, когда Позвезд, которому она клялась в любви, умирал, страдал и сражался. Да, он принимал ласки ханских наложниц, но любил только ее, помнил о ней, мучался от неизвестности и хотел ей помочь. Узнав о том, что ей пришлось пережить, Позвезд винил во всем лишь себя и даже признал ее сына своим. Так почему же она теперь причинила ему такую нестерпимую боль?
В очаге тлел красный жар, в полутьме на стене выступали висящие на колышках меч, щит и лук. Завернувшись в теплое покрывало, спала на полатях Ласа. Рядом с ней прикорнула Купава, прижимая к себе сладко спящего малыша. В хижине было тихо и спокойно. Спать бы и спать. Но маятно, тревожно на душе у Позвезда. Он долго лежал на своем ложе под окном, пробовал заснуть — и не мог.
Тогда осторожно, чтобы не разбудить спящих, князь встал, набросил на плечи полушубок, постоял немного у печки, разглядывая мерцающие алыми всполохами угли, потом открыл дверь и вышел из дома. Приблизившись к походным шатрам, где спали дружинники, он велел сторожевому подбросить еще немного дров в костер, а затем, отказавшись от охраны, сел на коня и поехал в ту сторону, где с высокой кручи можно было увидеть Днепр.
Тихо было в эту ясную ночь на земле. Легкий мороз приятно пощипывал лицо. Высоко в небе висел месяц, нижний край его казался посыпанным пеплом. Сколько хватало глаз — широкой подковой вокруг Днепра чернел лес, но можно было разглядеть, как среди деревьев на другом берегу тускло мигает огонек далекой кузницы и в тишине далеко разносятся приглушенные удары двух молотов — наверно, куют плуги и мечи, мечи и плуги…
Лишь несколько дней назад эта земля гудела под конскими копытами, лилась кровь, умирали люди. Решалась судьба Руси, судьба Ярослава и похода на Киев. Наступил желанный мир, бежал проклятый людьми Святополк, но что-то подсказывало Позвезду, что еще много придется пролить крови, пока настоящий покой снизойдет на землю. Вряд ли успокоится Святополк: не пройдет и года — вернется он сюда с войсками своего тестя, и вновь зазвенят мечи, застонут жены и дети… Хватит ли у Ярослава силы и мудрости выстоять в этой борьбе?..
Внизу под кручей виднелся покрытый льдом Днепр. Впрочем, морозы еще не успели сковать его полностью, а потому в середине его струилось темной лентой быстрое течение и отражались в холодных струях зимние звезды и их приятель тонкий месяц. Годы плывут над землей, рождаются, любят и умирают люди, а эти воды по-прежнему текут среди покрытых могучими лесами берегов, и окружает их туманная даль. И вечно смотрит в опрокинутое над ним великое небо полноводный Днепр Славутич, могучий древний витязь.
В призрачном зеленоватом свете ночи заснеженный мир казался иным, словно ненароком перешагнул Позвезд границу между двумя мирами и мог теперь познать неведомое. Долго возвышался он над днепровской кручей на своем белом коне. Задумавшись о будущем, не видел и не слышал ничего Позвезд и был совершенно недвижим. Если бы кто-либо заметил князя в это время, то, наверно, принял бы за лунный призрак. Перед Позвездом расстилалась покрытая серебристыми искрами снега равнина, высоко вверху висел светло-голубой месяц, а мимо спокойно нес вдаль свои воды великий Днепр. Но никто в целом мире не мог сейчас подсказать князю — как жить дальше.
ГЛАВА 18
Буйствовала весна. Под самой стеной города зеленел, звенел молодой листвой лес, голубел Трубеж. Повсюду цвели травы, виднеющиеся вдали могучие воды Днепра весело катились на юг, на восходе расстилалось без края широкое поле — с курганами на небосклоне, с каменными витязями, что издревле хранили землю, а на севере виднелась Киевская Гора.
На высокой стене у заборола, опершись на поручни, стояла и смотрела на освещенную утренними розовыми лучами долину молодая женщина. Руки ее были увешаны браслетами, причудливо перевитое золотое ожерелье спускалось на синее платье из тяжелого шелка, украшенное золоченой тесьмой и жемчужинами, голову покрывал светлый платок, скрепленный на лбу золотым обручем. Стройной красавицей в богатых одеждах любовался каждый, кто видел ее, и невольно задавался вопросом: что печалит эту молодицу? Отчего глаза ее чудные тоской туманятся?
Купава часто наблюдала с высокой стены городской, как выезжает в степь дикую многочисленная княжеская дружина. Но видела всегда лишь одного князя. И не только потому, что Позвезд выделялся среди остальных своей одеждой, оружием, был выше всех красивее, стройнее. Один он существовал во всем мире для нее, и лишь его рядом с ней не было. Вот и сегодня князь переяславский, выезжая во главе своей дружины за ворота, обернулся и долго смотрел на стены города, затем двинулся вперед. Но даже не подумал махнуть ей на прощанье.
Высока и крута стена города, острые камни чернеют внизу на дне и на склонах глубокого рва. Броситься туда — и конец. Оборвутся тяжкие думы, прекратятся невыразимые муки, и уйдет она в иной мир, где ждут ее отец с матушкой. Один шаг… Купава качнулась над пропастью, но тут же замерла. Впилась пальцами в забороло.
Зачем думать о смерти и небесах, когда здесь в вышине так чарующе пахнет весенний воздух, над головой раскинулось прозрачное, до самых высших глубин, незабудковое небо, по которому катится огненным колесом Ярило-солнце, а внизу под стеной текут и звенят переливами, рассыпаясь по крутым берегам, весенние воды, на лугах зеленеют травы, среди них желтыми и голубыми озерками мерцают цветы, в дальнем лесу отсчитывает годы кукушка, и, перебивая ее, в неоглядной высоте уже зазвенел жаворонок… Как же можно не жить и не любоваться миром…
Держаться, только держаться, терпеть и ждать.
Когда Позвезд зимой привез Купаву и Зареока в Переяславль, девушку поразил княжий терем, стоявший на высоком холме, выше самого города. Своими бесчисленными острыми башенками он пытался дотянуться до самого неба, а слюдяные оконца блестели, как глаза хищной птицы. И в остальном княжий двор Позвезда отличался от тех, которые девушка уже видела в Киеве, Вышгороде и Новгороде: вокруг высокого терема раскинулся пышный сад, и прямо в нем было устроено множество небольших построек, в которых жили дворовые и дружинники. Но самым удивительным было помещение, где круглый год зеленела трава, распускались цветы и бродили диковинные птицы — павлины — с длинными зелеными хвостами, украшенные синими глазками. Даже в отсутствие князя за этим удивительным уголком, где и зимой продолжалось лето, старательно ухаживали слуги.