После того вечера Джон сопровождал ее повсюду: на частные вечеринки, ужины в клубах, на апрельский парижский бал в «Уолдорфе» и, когда позволяло ее рабочее расписание, в оперу и театр. Они не были любовниками, но только из-за того, что Джон не проявлял инициативы, потому что Анджела решила, что, если он ее захочет, она уступит его ухаживаниям.
Она не получала никаких известий о Нике Домингезе и была этим обижена. По крайней мере, он мог позвонить и поздравить ее с успехом или приехать, чтобы увидеть ее в спектакле. Она уже не знала, что и думать. Может быть, ее брак с Зевом уничтожил в нем все те чувства, которые он к ней испытывал. Или, может быть, теперь, когда она стала звездой, он решил, что уж наверняка не подходит ей. Видимо, пришло время, сказала она себе, выбросить его из головы и из своей жизни. Она забудет его так же, как забыла отца.
Анджела жаждала настоящей любви, физической близости. Она знала двух мужчин и испытала любовь только к одному и только в течение короткого времени. Она не думала, что влюблена в Джона. Она не чувствовала того восторга, который испытывала вначале по отношению к Дику, но тогда она только-только начинала чувствовать, а восторг — это удел молодых. Она не думала о Джоне постоянно, как о Нике Домингезе. Но, по крайней мере, он был реальностью, а не романтической мечтой. И он был подходящим поклонником — можно было даже сказать, желанным поклонником. Джона одобряла даже ее мать; Кики не говорила о нем гадостей, кроме замечания, что у нее мог быть кто-нибудь и классом повыше.
Когда Джон пригласил ее поехать отдохнуть с ним на несколько дней, она согласилась.
— У моего друга дом на севере штата, имение называется «Лунное озеро». Как тебе это нравится?
— Звучит романтично, — ответила она. — Холодно, но романтично.
— Я согрею тебя.
Она пришла в восторг. Разве не эти слова говорили восемнадцатилетние мальчики, когда ты им жаловалась, что замерзла? Она словно опять стала молодой.
— Когда мы поедем?
— Сразу же после твоего спектакля в субботу вечером. Таким образом, у нас будет воскресенье и почти весь понедельник.
— Тут и лошади есть! Ты мне не говорил! Это так увлекательно! Целую вечность не ездила верхом. Как мило с твоей стороны сделать мне такой сюрприз.
— В этом и была основная идея — показать тебе, какой я милый.
— Когда мы поедем кататься?
— Сейчас два часа ночи. Ты сможешь потерпеть до завтрашнего дня?
Она расхохоталась.
— Думаю, да.
Они прошли внутрь дома; он был по-деревенски простым, но удобным; перед камином, в котором горел огонь, лежала меховая шкура, повсюду были мягкие диваны.
— Кто зажег огонь?
— В доме поддерживает порядок одна супружеская пара, они также ухаживают за лошадьми, но живут в другом месте. — Он взял обе ее руки в свои, поцеловал сначала одну, потом другую, затем потянул поближе к камину.
Анджела растянулась на меховой шкуре.
— Мило, — произнесла она.
Комната была окутана в полумрак, свет исходил только от огня в камине. Он принес ей бокал бренди, они выпили и поцеловались. Разгоряченная, с головой, слегка кружившейся от бренди, Анджела заметила:
— Моя сестра сказала бы, что эта сцена полна слащавой сентиментальности.
Он наклонился к ней:
— А что скажет Анджела?
— Анджела скажет: «Очаровательно». Очаровательно, очаровательно, очаровательно… — И так оно и было.
Он бережно раздел ее, затем разделся сам. Его ласки были неторопливыми, нежными и утонченными. Его тело сливалось с ее телом, они любили друг друга, отдавались и наслаждались. Позже Джон произнес классическое:
— Я тебя люблю.
А она ответила:
— Спасибо.
— Думаю, пришло время попросить твоей руки, чтобы жить в счастье до старости.
Она предполагала, что, возможно, он скажет: «Я тебя люблю», но была не готова к его предложению выйти за него. Не готова, совсем не готова.
— Мне бы очень хотелось сказать «да».
— Почему же ты не можешь это сказать?
— Я думаю, что не готова, Джон. И не знаю, когда буду готова. И не уверена, что вообще буду готова. — Ее охватила грусть. Ах, как ей нравилась его фраза; «…чтобы жить в счастье до старости».
— Но я чувствовал твою любовь.
— Да, я не могу сказать, что не испытываю к тебе любви. Но, мне кажется, это не та любовь, которая мне нужна, видишь ли…
Она знала, что это была не та любовь, о которой она мечтала всю свою жизнь.
Позднее она часто думала о том, что сказала Джону. Много раз после этого она спрашивала себя, почему не ответила «да». Сделать это было так просто, а жизнь с Джоном была бы так хороша. Не совершенна, но хороша. «Почему не совершенна?» — задавала она себе вопрос и не находила ответа. Может быть, она так же, как и Кики, была неспособна найти полное удовлетворение ни в чем и ни в ком? Может быть, они обе все еще оглядывались назад? Может быть, в их жизни все еще оставалось слишком много призраков?
Она хотела, чтобы они с Джоном оставались друзьями, любовниками, но ему нужно было не меньше, чем вся ее жизнь, и винить его в этом она не могла. Сама она в своих отношениях довольствовалась меньшим, и это оставило у нее в душе горькое чувство.
6
Вышел на экраны авангардный фильм Кики — и он не то чтобы не получил хороших отзывов, — было впечатление, что его просто никто не посмотрел. Во всяком случае, никто из тех, с мнением кого Кики считалась. Отзывов не было ни в одном из сколько-нибудь значительных изданий. Несколько заметок появилось в авангардных газетах и журнальных изданиях, восхищающихся Уорхолом, но в целом картина исчезла из поля зрения, не оставив ни малейшего следа. Что же касается публики, то для нее гораздо интереснее было читать об ужимках всей этой братии, чем на них смотреть.
— Так, еще одно фиаско в жизни и любовных похождениях Кики Девлин, — сообщила Кики, убирая в шкаф мини с блестками и выбросив на помойку черные колготки. — Ну, я к этому уже привыкла.
Она перестала ходить на свои сборища, которые начинались после полуночи.
— Девушке больше пристало думать о своем отдыхе, чтобы сохранить внешность, — заявила она, сократив на какое-то время потребление спиртного.
Вскоре она объявила:
— Поеду-ка я в Европу, пришло время для пластической операции. После тридцати пяти начинается средний возраст, а нам обеим уже больше тридцати пяти, — сказала она с явной нервозностью, постукивая пальцами по журнальному столику. — Поехали со мной, Анджела.
— Сейчас не могу. Но если ты подождешь, пока мы отыграем «Лисичек», я составлю тебе компанию.
— Нет, я не могу ждать. Мне нужно ехать сейчас.
В голосе Кики была какая-то настойчивая жажда действия, и Анджела спросила себя, чем она могла быть вызвана.
— Пока я буду в Европе, я могла бы видеться с Никки.
— Ну конечно же, Никки. Почему ты просто не скажешь, что хочешь повидаться с Никки, а выдаешь мне всю эту чушь о том, что тебе нужно сделать подтяжку?
— Я ведь могу все это совместить, не так ли? — спросила Кики, куря сигарету и пытаясь унять дрожь в руках.
Анджела встретила Кики в аэропорту Ла Гуардия на арендованном лимузине. Результаты подтяжки были едва заметны, и настроение Кики оставляло желать лучшего.
— Ты когда-нибудь ощущала себя в роли лишнего багажа? — спросила Кики.
— Конечно. Но что ты вкладываешь в это?
— Ну, во-первых, Вик. Ему даже по старой дружбе не захотелось со мной переспать. Практически тотчас же, как только я приехала, он упорхнул в Сан-Ремо, оставив меня один на один с доктором Франкенштейном.
— А кто этот доктор Франкенштейн?
— Моя одиннадцатилетняя дочь Никки. У нее есть маленькая лаборатория, где она проводит эксперименты. По правде говоря, мне было страшно спрашивать какие. Я испугалась, что она решит, что ее следующим подопытным кроликом должна стать я. Бог мой! Что за ребенок! Какая голова! Она снисходительно разговаривала со мной на таком английском, которому бы позавидовал гарвардский профессор. Мы ходили в рестораны, и заказывала всюду она, потому что не доверяла моему итальянскому. Если кто-то на нас начинал смотреть, она отворачивала голову — так она стеснялась своей недостаточно интеллектуальной матери-американки. Мы ходили по магазинам, и, когда я выбирала что-нибудь для нее или для себя, она закатывала глаза к небу. В конце концов все выбирала она.