Она сделала круг — внизу никакого просвета.
— Бросить САБ? — спросила Руфа.
— Бросай.
Не помогло. Свет бомбы — словно блестящая ложка в стакане киселя. Хоть бы ударили зенитки. Но немцы не дураки. Конечно, слышат шум мотора, затаились. Неужели придется возвратиться ни с чем? Обидно.
Где-то внизу проносятся цистерны с горючим, утром немцы заправят им самолеты, танки, самоходки, автомашины, мотоциклы. Если бы удалось остановить эти машины смерти…
Руфа бросает САБы — никакого толку.
— Штурман, что там слева? Река? Железная дорога?
— Реки поблизости нет, не должно быть. Я ничего не вижу. А ты?
— Что-то там мелькнуло темное. Смотри: искры! Это поезд! — Лейла круто разворачивает самолет. — САБ! — приказывает Руфе.
Та, будто не слышит, корректирует:
— Десять градусов вправо! Еще немного. Так держи. Пошли!
Вытягивая шеи, девушки смотрят вниз. Две бледных вспышки, одна за другой. И тут же пропадают. Значит, не попали.
— Почему САБ не бросила? — спросила Лейла, развернув самолет.
— Почему, почему, — обиженно ворчит Руфа. — Кончились САБы. На складе было мало.
«Где тут напастись, если на уме любовные письма…» — Лейла до хруста в пальцах сжимает рукоятку управления. Только поезд словно сквозь землю провалился. Упустили.
Снижаясь, Лейла добавила газ, с ревом вычерчивает восьмерку. Проносятся силуэты деревьев, гор.
— Вот он! — крикнула Руфа.
В тот же миг к самолету протянулись дорожки трассирующих пуль. Край козырька, прикрывающий кабину Лейлы, будто ножом отхватило. Забарахлил мотор: стал чихать как простуженный. Самолет затрясло, скорость резко снизилась.
«Падаем!» — мелькнуло в голове Руфы. Сердце сразу забилось тревожнее. Однако Лейла, наклонившись вперед, двигает руками и ногами, пытается оживить мотор. Земля совсем-близко… Еще усилие, еще… Мотор очухался, заработал ровно. На душе отлегло. Можно продолжать преследование.
Минута — поезд опять под ними. На этот раз бомба попала куда надо, паровоз свалился под откос, волоча за собой цистерны. Заплясало пламя, рванул мощный взрыв.
— Молодец, штурман! — не удержалась от похвалы Лейла.
Руфа молчит.
Лейла, хоть и довольная, что выполнили задание, мысленно возвращается к разговору с Женей Рудневой. Может, она сообщила эту «новость», надеясь что-либо смягчить, пока дело не приняло серьезный оборот. Конечно, в том, что аэродром «братишек» взлетел на воздух, в какой-то степени виновата Руфа. Но кто желает, чтобы дурная слава распространялась о своей эскадрилье? Да и Бершанская обо всем знала. Не могла же она забыть предупредить командира соседнего полка Бочарова или вовсе промолчать? Словом, как бы там ни было, Лейла поступит по справедливости — как секретарь комсомольской организации эскадрильи, не зря же ее выбрали. Она никогда не закрывает глаза на правду, не кривит душой.
Резко развернув самолет влево, она добавляет газ, набирает высоту.
— Зачем повернула? — спрашивает удивленно Руфа. — Уже прилетели домой. Вон маяк светит…
— Пусть светит. Сейчас и без САБа увидишь, чего натворила!
— Не понимаю…
— Скоро поймешь!..
Лицо Лейлы белое как полотно. Губы сжаты. Глаза неотрывно глядят вперед, сузились. Мотор, словно чувствуя состояние хозяйки, работает в полную силу.
Руфа, кажется, поняла: они летят к аэродрому «братишек». Но что Лейле взбрело в голову, что ей тут нужно? Какую еще пытку придумала она для Руфы?
Внизу развороченная бомбами земля, разрушенные и искореженные остатки строений, груды лома, пепелище.
Лейла дважды провела самолет над мертвым аэродромом. Вот, мол, полюбуйся, чем обернулось твое минутное утешение. Может, в голове прояснится. Остальное — на комсомольском собрании или собрании эскадрильи… Конечно, ей тоже неприятно: как-никак, ее штурман, ее комсомолка…
Руфа, поникшая, только и вымолвила:
— Неужели все погибли?.. Миша…
Утром Бершанская собрала всю эскадрилью и объявила приказ:
«За отклонение от заданного маршрута и проявленное самовольство штурмана Гашеву отстранить от полетов на пять дней».
Лейла насторожилась: «Что за полумера? Почему не упомянут аэродром? Или тут что-то не так?»
Сразу после завтрака началось комсомольское собрание. Разговор пока что не выходит за рамки приказа. Само собой, никто ничего не знает. Бершанской пока нет, но она подойдет. Конечно, выскажется. А пока адъютант Хиваз Доспанова все записывает, положив блокнот на крыло самолета. Лица девушек суровы. За исключением Кати Рябовой, все крепко обвиняют Руфу. Катя, закусив губы и устремив свои черные, полные слез глаза на Руфу, чуть не плачет. «Душа моя, — говорит ее взгляд, — хоть и очень велика твоя вина, я не обвиняю тебя: ты это сделала из-за любви. А что может быть достойнее, возвышеннее этого?!»