— Это просто смешно. Дубль-ве сотрет тебя в порошок.
— Ты вроде той унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла.
— Вчера я слышал, как В. В. сказал кому-то по телефону: «Нужно оградить нашу науку от выскочек».
— Напрасно думаешь, что шеф тебя поддержит.
— Тоже мне, Дон-Кихот.
— Шефа это тоже не погладит по самолюбию.
— Хорошо, раз ты решил чудить — чуди, но почему ты лезешь с докладом на эту сессию? Неужели нельзя подождать?
— Это не по-товарищески.
— Знаешь, Боря, — сказал я ему однажды, — закрой дверь с той стороны.
Я не знаю, как относится к моей работе шеф. Во всяком случае, с планом он на меня не давит. Но он молчит. Он не заходит ко мне, как прежде, и не читает мои записи. Ну и хорошо, что он ко мне не заходит, очень хорошо, что не заходит. Но все-таки это меня волнует. Честно говоря, меня это волнует больше всего. И не только потому, что шеф может присоединиться к Дубль-ве и совместными усилиями стереть меня в порошок. Не только поэтому. Я просто не уверен в себе. Иногда все из рук валится, когда подумаю: а вдруг все это вздор? Был страшный момент, когда погибла Красавица. Она погибла из-за того, что я разнервничался, вот как сейчас. Я не знал, куда деваться. Утром написал докладную шефу и подал через секретаря. На следующий день мне принесли двух других обезьян.
Теперь все позади. Я начал переписывать на машинке свой доклад. Подал заявление в ученый совет. Сессия начнется через неделю. Теперь мне, пожалуй, лучше всего не думать обо всем этом. Почему бы мне сегодня не отдохнуть? Почему бы не позвонить Шурочке? И не пойти в парк?
Этот ученый любит примитивные развлечения. Он любит качели и «блоху», любит стучать молотком по силомеру и покатываться в комнате смеха. Хлебом не корми, а угости мороженым в парке. Он даже в очереди любит стоять, в очереди стиляг перед рестораном «Плзеньский». Эта сложная личность любит черное пиво «Сенатор» и обожает чертово колесо. Он трепещет от звуков военного духового оркестра и мчится на массовое поле танцевать.
Примерно в таком духе издевается надо мной Шурочка. Мы стоим в толпе на площадке аттракциона «Гонки по вертикальной стене». Шурочка подтрунивает надо мной и смеется, но мне кажется, что ей хочется плакать. Мне кажется, что ей хочется крикнуть: «Виктор, что с тобой?»
Внизу, под нами, двое мужчин и девушка садятся на мотоциклы. Мужчина постарше с каменным лицом взлетает на стенку. Он кружит по ней то выше, то ниже, то с ревом несется прямо на нас (сейчас проломит барьер — и всем нам конец), то вниз (сейчас взорвется внизу); он крутит вензеля на полном ходу и мчится, сняв с руля руки. Потом на стенку взлетает девушка. Два мотоцикла кружат по стене, и не поймешь, гонятся ли они друг за другом или летят навстречу. Мужчина с каменным лицом и девушка с застывшей улыбкой. Девушка вроде Шурочки. Ей бы медсестрой работать, а она кружит по стенке. В мире много странного. Один человек варит сталь, другой лечит людей, а третий всю жизнь дрессирует маленьких собачек, а девушка работает на вертикальной стене. Это ее профессия. Когда на стенку с ревом вылетает третий, я сжимаю барьер, а Шурочка мою руку. Потом мы выходим, она говорит:
— У тебя был невменяемый вид. Ты совсем мальчишка. Может быть, ты им завидовал?
— А?
— Ты бы хотел мчаться по вертикальной стене?
— Смотря куда. Если так, как они, по кругу, то не хотел бы. А если…
— Куда?
— Куда угодно, но только не по кругу.
— Так. Сейчас мы пойдем кормить лебедей?
— Шурочка!
— Не смей называть меня Шурочкой!
— Что с тобой?
— Я не хочу, чтобы ты называл меня Шурочкой. Называй Сашей, Сашкой, Александрой, Шуркой, то только не Шурочкой.
— Почему? Боже мой, почему?
— Потому что мы с тобой уже два года ходим в парк, и ты катаешься на «блохе», и пьешь черное пиво, и бьешь молотком по силомеру, и называешь меня Шурочкой.
— Ведь ты любила ходить в парк?
— А теперь не люблю.
В этот момент я вижу все как-то по-новому, словно мне рассказали чужую историю и я могу составить о ней свое мнение.
Над парком пыльное небо, и звезды еле видны, а в реке отражаются все огни Фрунзенской набережной. Кажется, выход один — пуститься в путешествие по речке в неизведанные края, к Киевскому вокзалу.
— Хочешь, прокатимся по реке?
— Хочу, — тихо говорит она.
Мы сидим на верхней палубе на самом носу. Проплывают темные чащобы Нескучного сада. Фермы моста окружной дороги надвигаются на нас, чтобы мы почувствовали себя детьми. Чтобы все осталось позади, а когда над головой простучат колеса, чтобы мы поцеловались.