— Разговаривать-то и наши деревенские девки горазды...
Красноармеец сидел на земле, привалясь спиной к срубу, и молоденькая сестра, стоя на коленях, быстро перевязывала ему голову. Увидев командира полка, улыбнулась смущенно. Это была та самая медсестра, которую Кузнецов видел вместе с лейтенантом Юрковым.
— Не дай бог, как говорится, — сказал Кузнецов, — но если меня ранит, приходи перевязывать. Больно хорошо утешаешь.
— Обязательно, товарищ майор, — медсестра озорно блеснула глазами.
— Жених не приревнует?
— Он — мой муж.
— Давно?
— Во Владимире расписались. Как раз успели.
«А жизнь берет свое», — подумал Кузнецов. И засмеялся. И медсестра тоже засмеялась, показав свои белые, безупречно ровные зубы. И раненый боец сморщился в улыбке. Когда победа, для смеха так много причин.
Кузнецову вдруг вспомнилась старая глупая примета: много смеха — к слезам. И он помрачнел, обругав себя за то, что забылся, поддался радости первой победы, как рядовой боец. Холодно кивнув медсестре, пошел к мотоциклу.
...Штабная машина стояла, где и было предусмотрено, — на опушке, плотно укутанная ветками, похожая на большой куст.
— КП в деревню? — спросил начальник штаба.
Кузнецов раскинул свою планшетку, положив ее на крыло автомашины.
— Вот сюда.
Он нарисовал треугольник далеко впереди, там, где коричневые жилки теснились друг к другу, обозначая высоты.
...Их было человек пятнадцать. Вышли из леса и встали у канавы, размахивая белым флагом.
— Ага, припекло! — обрадованно говорили бойцы, поднимаясь с земли.
Лейтенант Юрков встал, отряхнул колени, поправил гимнастерку, все-таки парламентер, и пошел к немцам, спрятав пистолет в кобуру. И весь взвод пошел за ним, все больше сминая цепь. Ни у кого не было ни страха, ни подозрительности, только доброжелательное любопытство. Когда опасность минует, проходит и злость.
Когда подошли метров на тридцать, немцы все разом упали в канаву и открыли огонь из автоматов...
Юрков плакал, рассказывая об этом командиру полка, плакал от обиды за собственный промах, от жалости к людям, которых он сам подвел под пули, от кипевшей в нем запоздалой злости.
— Отдайте меня под суд, отправьте в штрафной, — говорил он. И тут же недоуменно спрашивал: — Если сдаются, стрелять их, что ли?
Непонятно, как он уцелел в том шквале огня. Семнадцать убитых — такова плата за ошибку. А Юрков не был даже ранен. «Чудесное спасение» привлекло внимание особиста, заставившего лейтенанта подробно рисовать, где были немцы в тот момент, где каждый боец взвода и где он сам. Кузнецов понимал, зачем это нужно. Если окажется, что Юрков находился чуть в стороне, то долго ли предположить, что по нему вообще не стреляли.
— Возьмите себя в руки. Идите во взвод.
Юрков удивленно посмотрел на него.
— Идите во взвод, — повторил Кузнецов. — Если в подразделении остается даже один человек, он продолжает выполнять задачу. Идите и расскажите о вероломстве врагов.
Он сам готов был говорить и говорить о коварных повадках фашистов, чтобы скорей поняли бойцы, что перед ними не просто противник, а зверь, способный на любую жестокость, чтобы научились быть хитрыми, недоверчивыми, беспощадными.
— Что же вы? Идите, — повторил комиссар, видя, что Юрков все еще мнется. И медленно, весомо, отделяя каждое слово, добавил, обращаясь к командиру полка: — Мы из этого сделаем выводы.
Представитель особого отдела, бравый лейтенант, по молодости лет прямолинейный и непримиримый, недоуменно смотрел на старших начальников.
— Мы все сейчас, как ученики, — сказал Кузнецов, поняв его взгляд. — Много еще будет крови и ошибок, пока научимся воевать.
— У кого? У наших врагов?
Кузнецов промолчал, нахмурившись.
— Считаю своим долгом доложить, — не унимался лейтенант. — По мнению разведчиков первого батальона, трофейное оружие лучше нашего.
— Кто это сказал?
— И так видно. Они не сдали немецкие автоматы.
— Я проверю, — сказал Кузнецов. — Отложим этот разговор.
— До каких пор?
— Сейчас не до разговоров.
И, словно подтверждая его слова, издали донесся истошный крик:
— Во-озду-ух!
Самолеты ходили кругами, то удаляясь, то повисая над самой головой, и все сыпали, сыпали черные капли бомб. Потом к глухим разрывам прибавился резкий сухой треск, и Кузнецов понял: мины. Значит, немцы сосредоточились где-то близко?
Кузнецов разослал посыльных с приказом быть готовыми отразить контратаку врага и держаться во что бы то ни стало. С опушки он увидел медсестру Астафьеву, бегущую через поле. Она кидалась в дымящиеся воронки.