Эйно, заслонивший Константина Петровича от сквозняка и недоброго взгляда через проем двери, тронул машиниста:
— Пить!
Не отрываясь от окна, Гуго нащупал у ног железный сундучок, достал медную кружку, нацедил кипятку из краника в чудесном переплетении труб на лбу котла, подал Константину Петровичу. Тот отстранил кружку, указывая на Эйно: ему, мол, сперва.
— Пейте, Константин Петрович. Самовар у нас! Чаю всем хватит. — Из того же сундучка Гуго извлек ржаную краюху, обернутую салфеткой. Карманным ножичком на ремешке нарезал хлеб, раздал и себя не обидел, не сходя с рабочего места. И ел, привычно ведя паровоз. Остальные жевали также с удовольствием, пуская кружку по кругу. Когда последняя корочка исчезла, Константин Петрович с сожалением вздохнул, собрал крошки, высыпал в рот.
Хлеб… Он в судьбах людей и народов превыше всего. Много войн пережили на земле люди, но есть одна битва, которую они вели, ведут и будут вести. Это — битва за хлеб. Она называется жизнью.
Не усидел на чурбаке. Придерживая шляпу, подошел к раскрытому окну сбоку, глянул сквозь переднее, застекленное. Позади — стучащая песня вагонов. Сбоку дождь и ветер в лицо. Свист, рев, грохот. Распаленный распалившийся паровоз рассекает колкий воздух, покоряет пространство. Скорбно зеленеют по сторонам полотна непаханные поля. Не до пахоты: одни пахари теперь стреляют в других… Лишь кое-где промелькнут скудные полоски мелкой зяби. Густой бурьян на межах, Голубая отава лугов. Багряные и черные чащобы лесов. Редко встретится лошаденка с телегой. И возница на ней обязательно женщина. Избы, почерневшие от дождя и старости. Убогие, скорбные жилища кормильца всея Руси. Такие же, как и сто и тысячу лет назад… Голодали при Иване Калите и при Иване Грозном, при Петре Великом, Александре Благословенном, Николае Кровавом, при всех царях-батюшках, царицах-матушках. За всю историю не произвели хлеба, сколько необходимо для безбедной жизни народа. А цари торговали зерном по всему миру, кичились: «Недоедим, а вывезем!» Предел бессовестности, безнравственности, исторической безответственности! Стыдно называться россиянином, сознавая все это.
Ему казалось, что он видел океан крестьянских дворов, обескровленных войной. Как всегда, числа превращались для него в образы, рисовали ярче красок. Больше восьмидесяти процентов населения живет в деревне. Сельское хозяйство — основное занятие большинства нации, а ведется оно… Почти всеобщая неграмотность. Самая отсталая агротехника. Самые низкие в Европе — нищенские! — урожаи. Отсутствие машин. Соха и лукошко не лубочные символы деревни, нет — ее основные орудия производства. Часто в соху и борону впрягаются женщины и детишки. Чтобы восстановить убыль «живого конского инвентаря», потребуется лет пятнадцать.
— И все же! Как здорово! Как хорошо! В исступлении завывает ветер. Но где ему?! Как противостоять горячей стальной груди, вобравшей разум тысяч людей, силы сотен лошадей? Как хорошо, вольготно катить на машине, которая сама уже воплощение тепла, движения, света, которая непримирима к оцепенению, к привычной мере вещей и расстояний, к убожеству и бессилию!
Бесстрашно летит паровоз, будто знает, что суждено ему бессмертие. Пройдут годы. Люди сочтут такие паровозы негодными, заменят новыми, а потом совсем иными машинами, пустят все паровозы в переплавку. Все, но не этот. Он один из тысяч и тысяч будет жить как память о сегодняшней поездке…
Однако! Почему дрова, а не уголь? Константин Петрович посмотрел на поленья, которые кочегар кидал в обдававшую лютым жаром пасть топки. Посмотрел так, словно два месяца назад этот самый кочегар не кидал в эту самую пасть такие же точно поленья. Ну-те-с, ну-те-с… Очевидно, что железнодорожный транспорт наш расстроен неимоверно, коль скоро дело дошло до древесного топлива вместо каменного угля. Что дальше? Будет расстраиваться все больше… Постепенно прекратится подвоз сырых материалов и угля на фабрики. Конечна прекратится и подвоз хлеба. А господа хозяева только того и ждут, надеятся, что неслыханная катастрофа будет крахом республики и демократизма. Катастрофа невиданных размеров и голод грозят неминуемо.
Так хотелось есть! Кусок хлеба, которым поделился машинист, только растравил аппетит. И пить — пить! — после хождений и треволнений с утра, после езды на площадке вагона предыдущего поезда от Выборга до Райволы. Константин Петрович устало и зачарованно смотрел на березовые поленья, тонувшие в пламени, на ровное, по всей топке, поле огня. Смотреть бы и смотреть — не спеши закрывать, кочегар!.. Ум человеческий открыл много диковинного в природе и откроет еще — больше, увеличивая тем самым власть над ней, но пока что остается так много загадочного, таинственного…