— Что, не узнали? Вот это хорошо!
— Владимир Ильич!
— Константин Петрович, о вашего позволения…
С особым радушием покивав Александре Михайловне, Каменев, устроившийся на диване возле Зиновьева, продолжал балагурить:
— Скажите, Александра Михайловна, мы не производим впечатления заговорщиков? — Небольшой, с рыжеватой острой бородкой, он говорил с откровенной иронией, энергично жестикулируя. — Мне кажется, именно так собирались бланкисты.
Ленин встал, как бы пресекая прекраснодушие и суесловие. Обратился к Каменеву, продолжая прерванную перепалку:
— Презабавно шутить изволите, но вряд ли уместны подобные сравнения вообще и тем более сейчас. Кстати, восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс.
Поднялся Свердлов:
— Прошу внимания. Вы затронули основной вопрос, а он у нас четвертый и порядок дня обширнейший.
Яковлева занесла карандаш над листами большом блокнота.
— Итак, — продолжил Свердлов. — Румынский фронт. Литовцы. Минск и Северный фронт. Текущий момент. Областной съезд. Вывод войск.
С тремя первыми вопросами покончили относительно быстро.
По четвертому, основному…
«Слово о текущем моменте получает т. Ленин», — записала в протокол Яковлева.
Свердлов сердито покосился на нее — и она тут же старательно зачеркнула фамилию докладчика.
— Слово Константину Петровичу…
Помешкав, Ильич начинает:
— Приходится констатировать, что с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании. Между тем это недопустимо, если мы серьезно ставим лозунг о захвате власти Советами. Поэтому давно уже надо обратить внимание на техническую сторону вопроса. Теперь же, по-видимому, время значительно упущено. Тем не менее вопрос стоит очень остро, и решительный момент близок. Положение международное таково, что инициатива должна быть за нами. То, что затевается со сдачей… Питера, еще более вынуждает нас к решительным действиям. Политическое положение также внушительно действует в эту сторону. Третьего — пятого июля решительные действия с нашей стороны разбились бы о то, что за нами не было большинства. С тех пор наш подъем идет гигантскими шагами…
— «Гигантскими»! — Каменев саркастически вздохнув и позволил пружинам дивана слегка приподнять себя. — Всеобщий абсентеизм и равнодушие!
— Прошу не перебивать докладчика. — Свердлов обернулся, не сдержался, добавил: — Все зависит от того, кто и как смотрит. Один смотрит на воду и видит лужу, другой звезды и луну. Продолжайте, Константин Петрович.
— Абсентеизм и равнодушие масс, — подхватил Ленин, — можно объяснить тем, что массы утомились от слов и резолюций. Большинство теперь за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода власти…
Его настрой перешел к слушавшим, подчинил, захватил. По долгому опыту они знали: в решающие моменты он, считая на миллионы, не упуская из виду единицы, предугадывает движения целых классов людей и вероятные зигзаги истории, словно они записаны на клочке бумаги, по которому бегает его карандаш.
— Смелость — начало победы, утверждает Плутарх. Смелость, смелость и еще раз смелость! — Громыхнув стулом, вышел из-за стола, заходил вдоль стены с портретом Некрасова. Туда — обратно, туда — обратно, головой пересекая полосу прозрачной тени, падавшей на стену от бисерной бахромы люстры. От угла с этажеркой — к двери, от двери — к углу с этажеркой.
Да, он вполне отдавал себе отчет, что поднять восстание в нынешней обстановке — значит все поставить на карту. Оп страшился и не страшился риска. Страшился и не страшился, ибо знал: восстание неизбежно, оно победит, потому что успеха достигают только твердые и последовательные.
Люди, замечательные силой воли, замечательны и 1ыистью над вниманием других. Даже Каменев слушал Ленина, не сводя с него глаз. Бубнов, Ломов, Дзержинский, оказавшиеся теперь спиной к Ильичу, повернулись кик по команде, упершись плечами в высокие спинки стульев. Коллонтай, Сталин, Урицкий, сидевшие вдоль противоположной стороны стола, подались вперед, обратившись в слух.
Только Троцкий демонстрировал, будто все, что говорил Ленин, в зубах навязло, и он, Троцкий, вынужден слушать, лишь подчиняясь партийной дисциплине. Не скрывая неприязни к Ленину, вызывающе заложив ногу на ногу и скрестив руки на груди, сидел один в дальнем углу, слегка раскачиваясь взад-вперед в такт словам докладчика, но смотрел мимо него — на лампу, на ее крюк, на лепной карниз потолка.