— На-ка. — Петрович достает е боковой полочки запасные очки.
— Спасибо. О! Совсем другое дело… Хороша машина!
— Триста двенадцать пудов! — откликается польщенный шофер. — Пятьдесят лошадиных сил в нашем «осе-путиловце». Ленин с такой машины речь держал в апреле у Финляндского вокзала.
— История с этими «остинами»! — вмешивается поручик, хрустко дожевывая что-то, должно быть морковку. — Как с той аглицкой блохой, которую тульский «Левша подковал. Машина в целом ничего была, однако на наших родимых ухабах задний мост англичанина не выдерживал. И броня — с двухсот саженей пуля насквозь…
— А башни? — с упреком напомнил Петрович. — А корма?..
— Верно. Башни одна другой мешали — затрудняли ведение флангового огня. И многие машины неприятель поражал со стороны кормы, особенно при разворотах.
Так что пришлось питерским Левшам пораскинуть мозгами, прежде чем «остин» сделался «осей-путиловцем». Подчас прямо на фронте подковывали, перековывали.
— Этот, — Серго дотронулся до внутренней, войлочной, обивки броневика, — надеюсь, перекованный?
— Подымай выше. — Петрович довольно усмехнулся, — Английское только шасси. Перепроектирован и бронирован на Путиловском. Сталь — ижорская, никакая нуля не берет.
— Башни приплюснутые, — продолжил поручик с той же, что и у шофера, гордостью мастерового за мастерового, — установлены так, что ведем фланговый огонь из обоих «максимов» одновременно. Кожухи пулеметов, заметьте особо, прикрыты с боков толстой броней. И вот те — видите шланги? По ним охлаждающая вода из баков подается в кожухи пулеметов. Хоть три часа непрерывного боя — не перегреются. — Ласково тронул коробки с патронными лентами. — И боевой запас в ажуре, и запас хода — двести верст.
— А колеса! Колеса! — опять подсказал Петрович. — Антик!
— Да, это, бесспорно, самое замечательное. Свои, чистокровные «остины» англичане слали нам с двумя комплектами колес — на дутиках и на цельнокаучуковых. Перед боем валяй переобувай.
— Канительщина!..
— А наш, питерский, химик Гусе изобрел легкий упругий наполнитель, вроде губки, шины мягкие, а пуль не боятся. Слыхали, наверно, гуссматики?
— Не устоять Керенскому и батальону женскому! — Серго сладостно вздохнул. До чего прав был Ильич, когда еще в Разливе требовал сосредоточить внимание на боевых кораблях и броневых дивизионах.
— Еще лучше машины есть, — расхвастался Петрович. — Путиловские взяли да поставили нашего «осю» на гусеницы.
— Подковали заново! — засмеялся поручик. — Бесконечной лентой «кегресс». Передние колеса уширили, катки поставили перед ними, а вместо задних — гусениц
— Прешь на нем, — мечтательно потянулся шофер, окоп — тебе не окоп, ров — не ров, рогатка — не рогатка. Одно слово — утюг. Да еще башня новая — по аэропланам бьет хоть ты ну…
Мимолетный разговор, а как заинтересовал! Может еще пригодится, еще вспомнится Серго Орджоникидзе?
Хмурый, промозглый вечер. Не то дождь моросит, то из-под колес брызжет, не то с Невы сыплет. Ничего! Этот день октября останется Октябрем с большой буквы… Идут броневики по набережной — к Зимнему. До чего захватывает, до чего упоителен бег машины! Да-а… Грузин может стать на колени только перед матерью и перед водой, чтоб напиться, — больше ни перед кем, ни перед чем, ни за что не станет, даже перед любимой женщиной. Но перед этой машиной…
Ловко, сноровисто работает шофер. Через несколько часов, уже ночью, он с остальными делегатами самокатчиков, вместе с Серго, еще не остывший от боя, придет и Актовый зал Смольного на заседание съезда Советов. И в протоколе съезда запишут:
«Под необузданные взрывы восторга огромного роста самокатчик с двумя Георгиевскими крестами заявил: Среди геройского третьего батальона нет никого, кто согласился бы пролить братскую кровь. А господину главноуговаривающему Керенскому даем предупреждение — не трожь съезд Советов и Военно-революционный комитет! Кишки выпустим!!»
Это будет через несколько часов, после штурма Зимнего. А сейчас… Споро, сноровисто работает шофер. Руки, ноги — все в действии: штурвал, рычаг переключения скоростей, конус, газ… Впереди постреливают. Петрович опускает лобовые щитки.