Выбрать главу

Телеграфирует Серго и командованию Одиннадцатой армии:

«Мы решили умереть, но не оставлять свои посты. Если что-нибудь у вас уцелело, идите нам на помощь. Чечня и Ингушетия вся поднялась на ноги. Я уверен что оставшиеся верными рабоче-крестьянской России товарищи предпочтут умереть на славном посту смерти в астраханских степях».

Но основные части Одиннадцатой самовольно отходили на Астрахань. Семь дней, семь ночей отбивались рабочие и оставшиеся на позициях красноармейцы. От фронта до штаба чрезвычайного комиссара — сто пятьдесят шагов. Из Грозного на подмогу пришел рабочий полк. Непроглядной вьюжной ночью Серго направил его в Беслан, а утром воротился только один раненый боец в Ольгинском засада, весь полк уничтожен. Серго понял что это — последняя капля. Целеустремленность и терпеливость, помогавшие ему переносить невзгоды, не помогали, однако, не чувствовать их. Подавленный, под обстрелом, въехал он на открытом автомобиле в обреченный город. Эх, если бы патроны!.. Еще недавно он покупал их вот здесь.

С юности любил бродить по базарам — любил их неукротимое движение, хлесткий говор, пестрое многолюдство, яркую россыпь товаров, по которой всегда можно определить, как, чем жива округа, съехавшаяся торговать. Базар в известной мере и лицо города. Каково-то оно сейчас? В былые дни на этом самом месте сияли развалы серебряной и медной чеканки, глянцевито-черные чувяки и молочно-белые бурки, арбузы, дыни, груши, кукурузное зерно, фасоль всех оттенков, орехи всех сортов. Торговцы, поджав ноги, сидели у порогов, дымили трубками, которые, казалось, никогда не погаснут. Теперь… Даже Терек как будто затих — только швырял и швырял пенистые брызги, которые на лету превращались в лед. Канонада. Пыль над развалинами — не унять ни снегопаду, ни туманной мгле. Костры, палатки на улицах, брошенные орудийные передки. Окоченевшие бойцы, беженцы, сестры милосердия, Все устремлено к Военно Грузинской дороге. Раненые, тифозные кричат, когда санитарные двуколки подкидывает на расстрелянной мостовой. По слухам, ночью деникинские лазутчики напали на один из госпиталей, перебили всех раненых.

Путь колонны пересекает телега-платформа на дутых шинах: груда окостеневших трупов — должно быть, умершие от тифа. Все босые — со всех успели поснимать сапоги. При виде этой телеги бойцы останавливаются, пропускают ее, тяжелораненые смолкают на время.

Хорошо, что Зину и Арусяк Петросян, сестру дорогого друга юности Камо, успел отправить в селение Барсуки. Последний аккорд обороны. Ночью от станции отходит паровоз, толкая цистерну с нефтью. Впереди нарастает грохот идущего навстречу бронепоезда. Нефть подожжена, цистерна отцеплена. Разгон — тормоз. Паровоз уходит назад. А огненный смерч несется под уклон — лоб в лоб вражескому бронепоезду…

Глубокой ночью Серго с верными товарищами добирается до Барсуков. Как может, утешает Зину и Арусяк: еще вернемся, еще покажем! А у самого — мало сказать: кошки на сердце скребут. Поражение. Нет, разгром. Отдал Владикавказ — ворота обширнейшего, богатейшего края, ключ к нефти, которая так необходима изнемогающей от холода и голода республике! Сколько людей погубили — и напрасно. Не «погубили», а «погубил» — ты. Нельзя было отдавать: умри, но не отдай. А ты… Отдал и не умер, имеешь наглость жить. Любого человека несчастье может заставить насторожиться, считать, будто никто ему не сочувствует. Оттого-то, верно, слабые сетуют на окружающих, сильные — на себя.

Так-то, чрезвычайный комиссар! Вести настоящую войну — это тебе не с анархистами драться. Представились читанные в Шлиссельбурге книги по военному искусству. В них больше всего поражало то, что перед сражениями штабы заранее планируют потери — рассчитывают число жизней, которые надо отдать за победу. Это казалось неприемлемо жестоким, недопустимо тяжелым для полководца, который обязан предвидеть и это. Но как же иначе? В каждом деле, тем более в военной искусстве, свои законы, свои наука и опыт. И если не хочешь быть дилетантом… Как ты воевал?! Надел бурку, ногу в стремя: «Шашки вон! Ура!» На одном «ура!» далеко не ускачешь. Кустарщина есть кустарщина, во что ее ни ряди. С тоской смотрел на холщовые мешки, набитые деньгами для покупки патронов.

Бежать! А куда? В горы — в лед и снег? И метель такая, что, конечно, даже волки не рыщут — по пещерам отсиживаются. Рукой подать до родной Гореши. Близок локоть, да не укусишь. Сакартвело в руках меньшевиков, их кордоны не пропустят большевика, еще, пожалуй, выдадут Деникину.