И все же. Когда приходится выбирать из двух зол, никто не выбирает большее. Ночью двинулись в сторону Тифлиса. Серго, Зина, Арусяк с грудным ребенком на руках — в первом автомобиле. Самые падежные товарищи — во втором. Ни зги. Дорога петляет лесом, которому, верно, конца нет, поднимается на холм, спускается в лощину и опять лес, черный, черный…
— Наконец-то селение. Что это? Остановимся? Спросим? Молока добудем? Но как знать: кто там притаился за глухими ставнями — друг или враг? Дальше, дальше! Снег — в лобовое стекло. Валит, сыплет хлопьями на папаху, на бурку, полами которой Серго укрывает Зину и Арусяк с ребенком. Снег, снег… Заметает следы… Хлебный снег — добрый. «Добрый»? Само слово сейчас кажется неуместным, даже навсегда утраченным. Кавказское небо, где ты? Не видать.
Что там с Лениным сейчас? Как Москва в кольце фронтов? Держится ли? Положение республики — хуже некуда. И ты его еще ухудшил… А если бы Ленин на твоем месте оказался?.. Вспоминается рассказ Надежды Константиновны о том, что самой большой трагедией, едва не стоившей Ильичу жизни, был Второй съезд — раскол партии, разрыв с людьми, которых так любил, — Плехановым, Мартовым… Для Ильича, сердечно привязчивого к товарищам, то было страшнее всего в жизни. Десятки раз выступал он по ходу съезда, заболел, нервной сыпью покрылся, чуть с ума не сошел. Даже в Разливе не страдал так. Что бы он сейчас делал, Ленин, на твоем месте? Какое решение, какой выход? Будто не знаешь! «Драться! Действовать! Смелость, смелость и еще раз смелость!»
Тихий рассвет в горах. Метель угомонилась, улеглась, Издали виден минарет мечети. Это аул Сурхохи, защищенный со всех сторон лесами. По просторной ровной площади для сходов спешит горянка с кувшином на плече, стыдливо прикрывает лицо платком, но улыбается… В кунацкую комнату, украшенную коврами и серебрянным оружием, набиваются мудрейшие старики со всей округи.
— Салям алейкюм, Эрджикинез — кунак Ленина! За тою голову Деникин обещает миллион, но мы не выдаем гостей. Скажи, когда прогонишь Деникина. Когда красные вернутся?
— Многоуважаемый отец-джан! Ты ведь, помнится, был против красных?
— Тогда у меня другой голова был. Тогда у меня в голова Октябрьский переворот не был. Ты, Эрджикинез, в моем голова Октябрьский переворот делал. Советский власть — наш власть. Советский власть земля давал.
— Надо помогать, многоуважаемый отец-джан.
— Мы готовы. Говори, как помогать.
— Драться.
Письмом к народу Серго призывает: «1. Держать постоянную твердую связь между всеми горцами. 2. На уход большевиков смотреть как на временное явление и твердо верить в их победное возвращение. 3. Горцы должны сохранить твердую преданность Соввласти и остаться крепкими борцами за революцию».
Повсюду в селениях письмо чрезвычайного комиссара обсуждают, одобряют, принимают как руководство к действию — Серго организует партизанскую войну. В результате ее… Впрочем, о том лучше спросить у Деникина. Если ворота обширнейшего, богатейшего края, ключ и нефти обошлись генералу в тридцать тысяч жизней, то уже «покоренный» Северный Кавказ, по его мнению, стал кипящим котлом, приковал к себе еще пятнадцать тысяч отборных войск, чтобы хоть как-то поддерживать порядок вдоль основных путей сообщения. И это в то время, когда каждый солдат необходим позарез для наступления на Москву. Ни в марте, ни в апреле, ни в мае чрезвычайный комиссар не пойман. Где же он? Что с ним? По слухам, выехал к Ленину для доклада о положении на Кавказе.
Два месяца «кругосветки» из-под Владикавказа к Астрахани… Еще неделя — и Серго поздним июльским вечером, скорее, уже полночью идет по кремлевскому двору, чувствуя тепло Ильичева локтя, радуясь чистому, доброму небу над Москвой.
— Какое счастье, что живы! — посреди разговора вдруг вырывается у Ленина. — Мы с Надей считали вас погибшим. Полгода никаких вестей! Подавлены? Измучены?
Неуважением к нему было бы прикинуться бодрячком, бойко рапортовать, бравировать. Серго уходит от прямого ответа, продолжает говорить по делу — только по делу:
— На Северном Кавказе мы столкнулись с политической ситуацией в высшей степени сложной. С одной стороны, многоземельное, зажиточное, в прошлом пользовавшееся всеми правами казачество, если можно так выразиться, «народ-помещики». С другой стороны, инороднее население и горцы, безземельные и бесправные я прошлом… При первых же попытках проведения земельной реформы казачество стало во враждебную позицию по отношению к Советской власти…