Вечером Серго должен был уехать, но пришлось задержаться. Далеко за полночь сидел в его вагоне санитарный врач города. С удовольствием потягивал кофе, предложенный наркомом, с глубоким знанием дела рассуждал о розе ветров, о том, чем бы помочь Магнитогорску. Человек, поживший и повидавший, работавший на Урале еще при настоящих, как он выразился, хозяевах, смолоду не чуждый политики, мечтаний о всеобщем братстве и благоденствии, рассказывал немало поучительного. Между прочим, и о крупнейшем чаеторговце Высоцком, который запрещал своим людям давать взятки акцизным и объяснял почему: «Поблажками погубят чай». Под конец сочувственно вздохнул, развел руками:
— Завод есть завод. Город Солнца только в книгах.
«Город Солнца» Серго прочитал еще в Шлиссельбурге и помнил, как захватила мысль Кампанеллы об идеальном содружестве людей, — то, о чем мечтали утописты, больше всего любившие человека, жаждавшие счастья для него. Город Солнца… Там нет праздных негодяев и тунеядцев, люди здоровы, всесторонне развиты трудом, трудом славны, добры, счастливы. И там чисто, красиво, светло…
— Да, — нехотя согласился. — Мечта и действительность… Грош нам цена, если украшаем землю бараками, если позволяем быть городу, на который ежеминутно рушится пыльная лавина. Да еще называем его соцгородом! — Обратился к столу, где лежал план местности с розой ветров. — Надеюсь, ваша «роза» не бумажная?
— Ручаюсь.
— Ухитрились поселить людей на дороге пыльной бури!
— Уж так у них вышло.
— Не «у них» — «у нас». Пора нам отвыкать от привычки искать виновников плохой работы на стороне… Во-первых, запрещаю строить бараки. Во-вторых… Что, если перенести вот сюда, скажем, а?
— Перенести?.. Город?!
— Иначе никакие Магнитогорски и не нужны… Еще одно дело сделано — пора ехать дальше. Путь лежит в Челябинск — на тракторный, на электрометаллургический, а потом в Кузнецк. Поскорее бы свидеться и с этим чудо-детищем, с душой его — Иваном Бардиным. И еще какое-то странное нетерпение смущает Серго: в Кузбассе надо побывать на старом Гурьевском заводе. Зачем? Трудно объяснить, но надо. Когда-то для всей России он делал кандалы — те самые… По Серго мешкает с отъездом. Смущенно оправляет парусиновый костюм, легкую фуражку, виновато отводит взгляд от настороженно торопящего Семушкина. Так хочется снова пережить плавку — и тем более на Магнитке. Нет, не может он, не в силах отказать себе в этом удовольствии…
Горновой Шатилин занял место у летки, возле пушки.
А подручный доложил:
— Канава просушена.
Неторопливо надвинул Шатилин войлочную шляпу с маленькими синими очками, приник к рукоятям, направил пушку в огненную пробку. Сверлил, гудел машиной, покрывая рев печи, вдруг… — Всегда забываешь в тот миг о болезнях и скорбях, всегда ждешь его, и всегда неожиданно, внове! — Ка-ак жахнет. Взрыв. Ни Шатилина, ни литейного двора, ни тебя самого на белом свете. Пламя. Искры. Клубы дыма. Серго невольно вцепился в рукав Семушкина. Огненное облако начало таять. Из него вынырнул краснорожий довольный Шатилин, откашлялся, отхаркался черным, усмехнулся:
— Не спи — вставай, кудрявая! — Вытащил из необъятных недр толстой робы измятую пачку папирос «Бокс».
Клокочущей огненной рекой послушно течет живой металл.
Конечно, Гитлер превратит всю Европу в Шлиссельбург, если не помешает Шатилин. Незатейлив на вид. Некорыстен. Неприхотлив — самые дешевые, «гвоздики», курит… Если б я мог, я б каждый день дарил тебе коробку «Гаваны», поселил бы тебя в Версальский дворец… Прости, Шатилин. Потомки оцепят… Стоп! Что значит «потомки»? Что значит «если б я мог»? Ты что — малокровный? Мямля или министр? Конечно, пришлось отдать Америке за Магнитку последние штаны. Конечно, приходится идти на жертвы. И все же! Топор, построивший дом, за порогом стоит. Увенчивай героев не в могилах — при жизни воздавай должное. Как хочется видеть его счастливым, этого Шатилина! Да, он счастлив! Ни в каких Версалях нет подобных счастливцев. Все возьмет на себя, все примет. Всегда, всюду выстоит, выручит. Пуще собственных блюдет интересы Отечества и не требует за то ни чинов, ни наград. Надо делать то, что надо, — и делает…