Челюскинская эпопея показала и наши слабости. Еще предстоит совершенствовать и совершенствовать авиацию — поменьше уповать на безотказность и героизм людей, поменьше выезжать на этом. Думать и думать прежде, чем решать и действовать. Разве не ясно было заранее, что «Челюскин», задержавшийся с отплытием из-за неполадок машины, не готов к рейсу, что предпринимается попытка решить важнейшую народнохозяйственную задачу негодными средствами, полагаясь на «авось» Потеряли красавец пароход, только что построенный в Дании, уйму средств, рисковали жизнями многих людей
Тем не менее. Не вся правда здесь. Страна сплотилась в дерзком порыве спасти людей, спасала челюскинцев, ничего не пожалев, ничего не утаив. Справедливо один из умнейших людей века — Бернард Шоу заметил, что полярную трагедию мы превратили в национальное торжество.
Именно! Челюскинцев встречали не только цветами и песнями, не просто объятиями, хлебом-солью, но и трудовыми подарками.
Конечно, штурм высот без потерь не обходился и по обойдется, но хотелось бы — так хотелось бы! — штурмовать без штурмовщины, соизмеряя, сообразуя, согласуй «хочу», «могу» и «надо».
Вот и с Комсомольском-на-Амуре наломали дров, стараясь бежать впереди себя. Да еще амбиции местных вельмож припутались к делу… В тридцать первом по решению Политбюро, по рекомендации Серго инженер Каттель, отлично зарекомендовавший себя главным на Магнитке, был назначен начальником строительства больших заводов на Дальнем Востоке. И вскоре предложил переименовать селение Пермское, где пошла стройка, в Комсомольск. Действовал успешно и грамотно, используя опыт Магнитки. Серго помогал, поддерживая:
— Иди вперед без оглядки и помни, что за тобой стоит ЦК партии, правительство и весь наш наркомат.
Краевым властям, однако, это пришлось не по вкусу: как так? Такое громкое дело увели из-под рук. Вместо помощи начались придирки, утеснения, требовали, чтоб Каттель поставил перед Москвой вопрос о передаче строительства в ведение края: Наркомтяжпром-де не может обеспечить Комсомольск всем необходимым. Каттель наотрез отказался. И тогда Каттеля обвинили в том, что он будто бы уничтожил Советскую власть и распустил Совет в поселке Пермском, исключили из партии.
Узнав об этом, Серго пришел в ярость: вот вам образец махрового местничества! Тут же поставил на Политбюро вопрос о неправильном исключении инженера Каттеля из партии и об извращении принципов партийной чистки на Дальнем Востоке. Немедленно было отменено решение крайкома. А когда Каттель приехал в Москву, Серго накинулся и на него:
— Па-ачему молчал?! Па-ачему я должен от других узнавать, что с тобой обошлись по-свински?!
— Хотел сам повоевать.
— Хм!.. Сам — это хорошо. — Успокаиваясь, с улыбкой Серго добавил: — Я прощаю — дело не прощает, но терпит…
Со временем обстановка в Комсомольске нормализовалась, а строительство наладилось. И Серго «бросил» инженера Каттеля на очередной прорыв. Нынешней весной, в марте, поставил во главе строительства Челябинского завода крупных станков, без которых немыслима современная индустрия. Как всегда, строить надо было «еще быстрее» — и Каттель предложил заменить монолитный железобетон сборным. Тут же посыпались новые шишки, прежде всего из проектных организаций. Но вопреки протестам инженер начал воплощать задуманное. Чтоб дышалось ему повольготнее, Серго на официальном бланке написал:
«Тов. Каттелю. Предлагаю Вам в порядке производственного риска — для опыта — строить механосборочный цех из сборных конструкций. Ответственность за это принимаю на себя. Орджоникидзе».
Тронутый такой заботой, Каттель подступил к столу наркома:
— Спасибо, товарищ Серго, но я абсолютно уверен в успехе.
— Знаешь, дорогой, всякое повое дело чревато неожиданностями. При первой же неудаче на твою худую шею начнут вешать всех собак. Так пусть уж лучше вешают на мою. Она у меня потолще твоей…
О многом заставил задуматься, многое пересмотреть, переоценить тридцать четвертый год. Если Ильич не терпел суеты напоказ, шумихи, сенсационности вообще и применительно к Октябрю, делам послеоктябрьским особенно, то не меньше вредны они и теперь.
Дела, думы, загады… И вдруг, первого декабря, — убит Киров.
Свалился Серго, не выдержал, обессилел: все зря, все напрасно. Гори синим огнем белый свет — состояние, как в шлиссельбургском карцере, когда хотелось покончить с собой. День лежит — не может, не хочет подняться. Два лежит. И если встанет — лучше б не вставал. Пройдет мимо белоснежной, привычно прибранной постели Кирыча — дрогнет. Глянет на ту фотографию, где они с Кирычем в обнимку, — слезы из глаз. Да что ж это такое? Да как же так можно?! Что-то неладно у нас, не так, не то…