— Верните Буачидзе, не то все уйдем! Смотритель отряжает для переговоров батюшку, но парламентеру не отпирают дверь. И Серго снова требует:
— Пусть придет Симон Георгиевич.
Как тому удается уладить конфликт, сказать трудно, только Самуила не исключают. Впервые Серго понимает: единение людей ради торжества правды — великая сила. И как упоительно идти впереди других, презирая ложь и зло!
Вскоре Серго уезжает в Тифлис, а Самуил в Кутаис продолжать образование, но друга не забывает. Чуть по каждую неделю приходят письма, посылки: книга Дарвина о путешествии на «Бигле» вокруг света, «Утопия» Томаса Мора, «Что делать?» Чернышевского, «Записки одного молодого человека» и «Кто виноват?» Герцена.
Герцен… О! Это особо. Когда Самуил приедет на пасхальные каникулы, друзья уйдут в горы. На тропе, вьющейся по свежезеленому склону, Самуил вдруг остановится, обернется к Серго:
— Политические тайны хранить можешь? Не обижайся, что спросил. Тюрьма за это… Не могу, чтоб ты не знал обо мне все. Там, в Кутаисе, есть один… педагог. Познакомил меня… Я вошел в кружок социал-демократов.
Серго позавидует, хотя толком еще не знает, кто такие социал-демократы. А Самуил не назовет педагога, посвятившего его в социал-демократы. Лишь спустя годы Серго узнает, что им был Миха Цхакая — один из первых марксистов, впоследствии агент «Искры».
Легко шагая вверх по тропе, Самуил говорит о том, что после бунта в училище многое передумал и настоящих людей повстречал. Не так надо драться за правду, как мы дрались. Один русский студент… Был в Сибири на каторге, теперь — ссылка на Кавказ. Говорил о Герцене. Когда Герцену было столько, сколько нам, они с другом поднялись на высокую гору в Москве и поклялись посвятить себя самому дорогому и прекрасному, что есть в жизни, — борьбе за свободу и счастье. Никакие невзгоды, изгнание, гибель близких и друзей не заставили их отречься. До последнего дыхания остались верны они мечтам юности. Вот бы и нам так…
«Верны мечтам юности…» Нет, не игра в этих словах, а судьба. Вместе они пойдут дальше — в партии, на каторге, в революции. До самой той поры, когда председатель Терского Совнаркома Буачидзе будет убит националистом на митинге во Владикавказе, а Серго придет туда во главе красных войск, станет вместо погибшего товарища. Но сейчас…
Кто знает, в чем счастье и удача всей жизни? Не в раннем ли — раз и навсегда — определении призвания, выборе главного дела?
— Кавказ подо мною… — Серго так хочет сказать, что вот мы с тобой перед родным Кавказом, перед всей Землей, всей Вселенной, но он боится, что строгому Самуилу это покажется напыщенным. Глубоко вдыхает легкий весенний воздух.
Самуил сжимает руку друга. Подумав, достает из-за подкладки форменной тужурки тетрадь:
— Обязательно прочитай. Серго вслух читает название:
— «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» — Крепко держа листы, чтоб не унесло ветром, читает на последнем: — «…русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ». — Первые слова Ленина, которые он узнает…
Убийственно белое безмолвие. Наваливается. Обволакивает. Душит. Стоп, это же потолок.
— Очнулся! — Зинин голос.
Почему заплакана? И Максимович рядом…
— Вайме! Больно! Бо-ольно, мамма дзагли!
— Потерпите, голубчик. Полегчает.
Вновь он проваливается в трещину, отрезающую путь к спасению. Кричит, но никто его не слышит, даже эхо но рождается глухими стенами. «В смертный час пишет письма всем живым, которых любит. Пишет жене… Заклинает беречь сына, предостеречь от вялости…» — проносятся н мозгу строки Цвейга.
— Доченька!
— Успокойся, родной! Жива-здорова Этери.
«Ты ведь знаешь, я должен был заставлять себя быть деятельным, — у меня всегда была склонность к лени…»
— У него! У Скотта!.. Ха!
— Успокойся, милый! Какой скот?
— Вайме! Сдохнуть легче, чем терпеть эту боль!
— Потерпите, голубчик! Знаете, как прошла операция? — Максимович показывает «на большой». — Когда Сергей Петрович извлек почку, в руке почка выглядела здоровой. Все в операционной перестали дышать. Сергей Петрович смотрит на меня, я на него…
Серго понимает, что Максимович отвлекает от боли, по прислушивается. Максимович так же возбужденно продолжает:
— Что, если удалим здоровую — оставим больную?.. Прекратить? Оставить как есть?.. Но Федоров на то и Федоров. Только уж когда мы вас принялись заштопывать, рассек удаленную почку, улыбнулся так, что маска над усами заелозила. Три каверны — и все внутри! Вышел из операционной, произнес какую-то странную фразу: «Тяжелы вы, звездные часы человечества!» — Рухнул на кушетку. Сердце-то и у него не ахти.