— Так и так. Тяжелые станки делаем, агрегатные, специальные. Освобождаем страну от зависимости. Завод у нас отличный, начали строить в тридцатом, пустили в тридцать втором. Я тоже тачку гонял, подучился — поставили фрезеровщиком. Директор вызывает: «Нарком дал нам установку в ближайшее время перекрыть проектную мощность». Мастер задание дает: надо сделать то-то и то-то, поработай хоть три смены, но сделай. Почему не сделать? И зачем три смены? Шариками будешь крутить — за одну сделаешь… В общем, четыреста с лишком процентов и без брака — одна к одной крышечки запорные!
Серго перебил:
— Это мы и без тебя знаем. Ты, во-первых, раскрой секрет как добиваешься такой выработки при высоком качестве, а затем расскажи обязательно, за что тебя выгоняли.
— Товарищ Серго! Вы меня прервали и минуту отняли. Теперь давайте мне больше времени.
— Хорошо, хорошо, дорогой! Не серчай, пожалуйста.
— Как добиваюсь? Люблю работу, и она меня любит. Интересно мне работать — сделать охота, совладать… Загодя узнаю, какое будет задание: ага! Шарики закрутились. Заступаю, а станок у меня зеркалом блестит, а заготовочки ладком под рукой, а план в голове на всю смену, как и что, как силу ровно блюсти — до последней минуты, а не выкладываться сразу, по первости, чтобы потом высунувши язык плестись. Не работа — удовольствие, слажа! Если где какую наладку, приспособку примечу, не пройду мимо: перенять надо, Ванюха! Или сам сделаю, или добьюсь, чтобы мне сделали, а то и за два оглядка. Что смеетесь? Говорю как есть, не врать же… Болтают, жадный я. Не кулак я, товарищ Серго! Я — хозяйственный: где какую железку найду, хоть в мусорном ящике, пригляжусь — и съесть погано, и выбросить жалко. Припрячу — ан, сгодилось! Вы посмотрите, что у нас на свалках валяется! Руки-ноги повыдергивал бы тем, кто выбрасывает! В общем, стал работать двумя фрезами вместо одной. А выгоняли меня, товарищ Серго…
Бузил больше всех: из двадцати пяти дней одиннадцать вовсе не работали. «Зарплата горит, ну а класс-то, сами знаете, жажду разве квасом налипает? И обязательства… Совестно! Зачем было слово давать, коли сдержать не можешь? Ну и выражался маленько… «Замоскворецкий хулиган, — сказали, — Ванька Гудов». Да какой же он хулиган, Иван Иваныч, сын собственных родителей?..
Орджоникидзе встал, прошелся, положил руку на плечо сидевшего у стены, под картой Советского Союза:).
— Товарищ Сушков! Ты молодой директор, большевик, в Красной профессуре мы тебя учили… Как терпишь? Что собираешься делать с саботажниками? Кто мешает стахановцам, кто стоит на нашем пути… — сметем. Сметем беспощадно!
Долго не ложился он в тот номер. Все рассказывал, рассказывал возбужденно жене, брату и дочери:
— Стаханов самый старший из них, как он говорит, «уже тридцать» ему. Кривоносу — двадцать пять. Дуся Виноградова совсем девчонка. Стаханов из-под Орла. С двенадцати лет осиротел, стал кормильцем для матери и троих меньших. Поступил на мельницу. Днем мешки таскал, ночью коней хозяйских стерег. В деревне шахтой пугали: каторга, убьешь силу зря, пропадешь. Знали, что говорят: и отец и дед надорвались на шахте. Все же Алеша уехал в Донбасс: «Подработаю на лошадь — возвернусь». Но не возвернулся. Отгребщиком стал, коногоном, присох к шахте. Выучился грамоте, курсы окончил… Говорит, поставил перед собой цель во что бы то ни стало хорошо работать отбойным молотком. Не видывал еще такой силищи в руках человека, интересно и себя испробовать и дело. Присмотрелся: что я, хуже других? Углядел неполадки в организации — негоже так. Жена поддержала, как ты меня, Зиночка, поддерживаешь, товарищи помогли… «Вижу, — говорит, — дела идут в гору, рублю без устали, крепильщики поспевают. Отопью немного воды из фляжки — и снова за работу. Грохот! Глыбы рушатся вниз. Шум в забое от падающего угля и визга молотка такой — слов не разобрать. Все окутано черной пылью. Фронт под землей, где я должен победить». Это он так мне рассказывал, Стаханов, слово в слово. «Стало, — говорит, — мне необыкновенно весело. Захотелось песни петь. Вот он, я — рядовой шахтер — до большой мысли дошел. Рублю и рублю…»
Кривонос всего третий год работает машинистом. В свои двадцать пять классный мастер. Многие в помощники к нему рвутся: никого не дергает, выдержан и мудр. Я бы с удовольствием с ним поездил на паровозе. Так захотелось!.. Как про свою работу говорит! Топка паровоза — целая поэма. «Чувствую, — говорит, — как вся машина набухает силой…» Набухает силой… Слышишь, Зиночка?.. «Помощник, кидай уголь, как хорошая хозяйка масло на сковородку кладет. Аккуратно, бережно. Проще и легче, конечно, сразу набухать — и сиди-посиживай, макароны продувай. Но тогда доброго пару не жди. Уголь набрасываем враструску, ровнехонько по всей площади топки. Следим — ни, ни, чтобы продушники образовались. Как заметил, так разом кидай на светлые пятна в горящем слое, иначе в прогарины воздух свистанет и топку остудишь. Топим вприхлопку: бросишь лопату — скорей закрывай шуровку, чтобы зря не студить опять же. Упустишь момент — не то что не взлетишь соколом на подъем, а три часа будешь под ним мокрой курицей тилипаться».