«Как богата Россия хорошими людьми!»
Между тем Кошкин пригласил в кабину походной мастерской — летучки на гусеничном ходу. Отъехали туда, где стояли полевые орудия — наши, итальянские и немецкие, вывезенные из Испании, такие же, как те, что сокрушали там наши «двадцатьшестерки». Молодцеватый командир батареи, в полушубке, перетянутом ремнями, по-волжски окая, отдал рапорт, скомандовал:
— Бр-ронебойным!.. Пр-рямой наводкой!.. Пер-рвое…
Высекая фонтаны и веера искр, снаряды ударили в танк. Один, другой, третий. Четвертый пролетел мимо, взметнул черноземный смерч. Комбат избрал воздуху, чтобы выругаться, но покосился в сторону высокого начальства, сдержался, скомандовал злее:
— Заряжай!.. Наводи с усердием!.. Залпом!..
Когда возвратились к тапку, Кошкин первым выскочил из летучки с мелом в руке. Деловито помечая, стал осматривать повреждения на башне, на лобовой броне обвел кругами несколько вороненых язвин, окаймленных обгорелой краской, на левом борту корпуса — окаленные вскользь шрамы-ссадины. Довольный, пояснял:
— Это — господину Муссолини наше почтение, это — Гитлеру хрен с кисточкой, а это — и наша спецболванка не взяла.
Серго обнял Кошкина, ощутив, какой он легкий, худенький — в чем душа?
— Вы на ходу, на ходу её посмотрите! — с гордостью мастерового говорил тем временем Кошкин. — Ласточка! Легкость управления…
— Слушай, — произнес нарком просительно. — Хочу попробовать.
— Нельзя, товарищ Серго. Решением Политбюро вам запрещено…
— Запрещено автомобиль водить, а у тебя… Ты, надеюсь, понимаешь разницу?
— Здоровье ваше…
— Чудак человек! Твой танк для меня — лучшее лекарство. Дай-ка мне шлем.
Никто не удерживал Серго, даже Семушкин, — все понимали: удерживать его сейчас бесполезно. С великим трудом, но и не без ловкости он протолкал сквозь проем переднего люка полы бекеши, опустился в кресло водителя, осмотрелся в стылой тесноте, ограниченной сверху пятном плафона, спереди, под урезом люка, светящимися циферблатами часов и приборов. Потер ушибленную о рычаг ногу, нащупал сквозь подметки бурок холодные упруго неподатливые педали. Та-ак… Наводчик, заряжающий уселись. Кошкин стоит на месте командира, позади всех, голова в раскрытом проеме башенного люка, валенки позади валенок наводчика, по запахам чувствуется.
— Командуй, дорогой.
— Эх, семь бед — один ответ. Люк на стопор! Заводи! К бою! — Последняя команда слышна только в наушниках шлемофона.
Гудит и дрожит все вокруг — и сталь, ж воздух, а тисам. Гусеницы — продолжение твоих рук и ног. Чувствуешь, как они стелются под тебя, как по ним несут тебя катки, оправленные каучуком. Тридцатитонная машина — твои чувства, твоя воля, твои мышцы: возьмешь на себя левый рычаг — подается влево, правый — принимает вправо… Удивление. Восторг. Раздумье. Как хорошо ощущать себя властелином покорной стали, могучей, разумной! Как хорошо вместе с Чеховым! Стоп! С каким Чеховым? Да, Кошкин — это Чохов сегодня. Правильно Кирыч говорил тогда… Кошкин и кошкинцы… Сколько их, Кошкиных — Чоховых уже встали на защиту Отечества! Так-то, господа гитлеры! На всякий холод есть тепло, на всякое зло есть добро. Эх, тройка, птица-тройка!..
Нет, не зря Иван Бардин называет Серго человеком наступления, танком прорыва. Вряд ли можно выдумать другую машину, которая была бы так под стать ему, с такой полнотой выражала суть его характера и характер судьбы. Нет, не по голому полю — прямиком в будущее едем: спасать, защищать, освобождать. Чтобы этот таяк был, он, Серго Орджоникидзе, родился, жил, страдал и радовался, любил и ненавидел, изнемогал и надрывался, одолевал беды и саму смерть. Какой шаг решающий на пути к этому танку? Не тот ли, что сделан, когда Ильич учил тебя в Лонжюмо? Или когда вместе готовили Пражскую конференцию? А может, когда, загнанный в Разлив, ом показывал тебе, как верить и победу, работать на нее? Или в, Октябре! Или когда вместе одолевали нищету, голод, страх и ненависть мечтой о свете над Россией?
Танк шел и шел — пер напролом. Иных слов не подберешь. С ходу, с лета размолотили проволочные заграждения, одолели овраг с топким незамерзающим ручьем, бетонные надолбы, рельсо-балочные «ежи», развалили кирпичную стену, затоптали, перемахнули окопы. На высотке — в молодом сосняке — Кошкин скомандовал остановить машину, изготовиться к стрельбе. Сочувственно посоветовал:
— Вы, товарищ Серго, рот открывайте на всякий случай.