Зал взрывается топаньем, шиканьем, криками «долой», одобрительными аплодисментами.
Председательствующий Петровский энергично трясет колокольчик, повышает голос:
— Прошу к порядку. Прошу не топать ногами. Вы не топали ногами ни Тизепгаузену, ни прочим, когда нас, революционеров, оскорбляли и поносили.
Шум помаленьку, как бы нехотя, утихает. Но поднимается кадет Семчевский, местный учитель. Голос хорошо поставлен:
— Предлагаю Орджоникидзе извиниться за брошенный корпорации чиновников обвинение.
— Как бы не так! — Серго тоже вскакивает с места. — Требую убрать из профессиональных союзов всех чиновников, потому что все чиновничество — взяточники. Об этом знает весь мир.
Респектабельный делегат от чиновников акцизного ведомства Сабанчеев молча встает и идет к выходу, но на полпути останавливается, не выдержав, оборачивается, кричит неожиданно хлипким при его солидной внешности дискантом:
— Я не могу оставаться! Я удаляюсь.
Единомышленники поддерживают Сабанчеева.
— Не давайте Орджоникидзе говорить!
— Вон его!
— Долой!
А Серго смеется им в глаза:
— Кто из вас не брал взятки, подходи сюда. Я утверждаю, что вы все взяточники.
С новой силой вспыхивает шум — возмущение одних, одобрение других. Чиновники, облаченные в прежние, царские мундиры, члены фракций кадетов, эсеров, меньшевиков поднимаются с мест.
Серго, утонувший в их толпе, как бы выныривает из нее, становится на стул, распрямляется во весь рост:
— Ну, подходи сюда, кто из вас не брал взятки!..
Многие тогда называли Комитет общественной безопасности якутским конвентом. И наверное, справедливо. Но Серго не до пышных сравнений. Просто от души делает дело. Изо дня в день возрастает ярость схваток с меньшевиками, эсерами, кадетами, с попами и спекулянтами, с купцами-воротилами и царскими сановниками.
Несмотря на то что большевиков было в Якутске сравнительно немного, именно под их давлением, с их участием за какие-то два-три месяца новая власть успела не так уж мало. Ввели восьмичасовой рабочий день. Полицию заменили народной милицией. Выслали большинство царских чиновников, а вместо них назначили комиссаров Комитета общественной безопасности. Избрали суд и революционный трибунал. Ввели справедливое распределение продовольствия, что ударило по спекулянтам и спасло бедноту от голода. Создали Бюро труда во главе с Ярославским. Отпустили деньги на помощь освобожденным из тюрем. Организовали десять профсоюзов. В наслегах установлены новые порядки, смещаются исправники и заседатели, князьки и старшины, избираются местные комитеты общественной безопасности. Однако большинство делегатов крестьянского съезда проголосовало против предложения большевиков передать землю тойонов беднякам. И в Советах большинство поддерживало курс Временного правительства на продолжение войны до победного конца.
Нет, недаром так бурно встретили Новый год — быть ему мятежным. От предчувствия небывалого, почти несбыточного Серго делался словно хмельным. Оно томило, и тешило, и звало его. Не раз по ночам он просыпался, выходил на ленский берег, с надеждой вглядывался в глухие дали глухого льда под глухими звездами: «Когда же весна придет?» В марте термометры, которые Ярославский ставил на реке, показывали минус пятьдесят. Промерзли до дна городские водопои, лошадей приходилось гонять к прорубям на стрежне Лены. Чудилось, будто дыхание вырывалось из груди с шорохом, со скрипом, и каждое неосмотрительное путешествие на свежий |воздух могло обернуться обмороженным носом или пальцем.
Но вот началось однажды смягчение воздусей. Стремительно прибывали дни. Солнце светило по-старому яростно, по-новому тепло. Лишь ночами стужа охватывала город, цепеневший нехотя, с отвращением. Хороводили вокруг домов косматые белохвостые демоны — метались и завывали. стенали и рвались куда-то. Первыми зачуяли весну лошади. Забегали вдоль ограды больничного двора, словно внезапно обезумев — глаза пьяные, хвосты, гривы по ветру. Смятеннее всех оказался белый жеребец, прозванный Седым Дьяволом. По ночам рвал путы, перемахивал через ограду и уносился к почтовой станции, Возле которой всегда ждали кобылицы, затевал дуэли с тамошними жеребцами. Больничному конюху стоило немалых трудов заарканить беглеца и водворить на место. Однако в ближайшую ночь все повторялось тем же порядком: завывание вьюги, топот копыт под окном, проклятия конюха-якута, бранившегося только по-русски.
Ветры бесчинствовали до начала апреля: то нагоняли сухую, трескучую стужу ближнего океана, то дышали пронятым теплом дальних. Вскоре ожил снег. Окаменевшую землю под ним засверлили ручьи. В разгул зимы ворвалось лето. Серго старался всласть надышаться после зимнего долготерпения в духоте. Благо возможностей хоть отбавляй: с утра до ночи по всему городу митинги, сходки, схватки. И вдруг: