– А чего они врут? Это хуже, чем ругаться. Кстати, Пенелопа выругалась первой.
– И не смей рассказывать детям про наши интимные отношения!
– Я и не думал даже, – оправдывался Уилт. – Только сказал, что не хочу. чтобы клятые хомяки выжили нас из дома. В зоомагазине утверждали, что эта шальная крыса – самец, а оказалось, что это какая-то трехнутая крысоматка.
– Ах, вот как ты относишься к женскому полу! – голосила Ева.
– Расчудесно я отношусь к женскому полу! Но ведь известно же, что хомячихи…
Ева тут же уличила его в двоедушии:
– Ага! А намекаешь, что женщинам, дескать, только одно и надо.
– «Только одно и надо»! Можешь называть вещи своими именами. Наших грымз ничем уже не удивишь.
– Это ты кого грымзами обзываешь? Своих родных дочерей?! И слово-то какое гнусное.
– Их по-другому и не назвать, – сказал Уилт. – А что касается «родных дочерей», то…
– Не смей, – оборвала его Ева.
Уилт не посмел. Если Ева разойдется, добра не жди. Уилт сегодня и без того натерпелся от бабья.
– Ладно, извини, – сказал он. – Чушь спорол.
– Да уж, – Ева утихомирилась и подняла с пола рубашку. – Кровищи-то! Как же ты умудрился так новую рубаху испачкать?
– Поскользнулся в уборной и упал. – Уилт решил, что о подробностях пока лучше умолчать. – Поэтому и запах такой.
– В уборной? – недоверчиво спросила Ева. – Упал в уборной?
Уилт заскрежетал зубами. Черт его дернул за язык! Что-то будет, если Ева узнает всю правду до конца.
– Ну да, поскользнулся и упал в уборной, – подтвердил он. – Какой-то кретин оставил на полу кусок мыла.
– А другой кретин на него наступил, – Ева запихнула пиджак и брюки мужа в пластиковую корзину. – Завтра по пути на работу отдай в химчистку.
– Хорошо. – сказал Уилт и направился в ванную.
– Погоди, туда нельзя. Я еще не вымыла Саманте голову. Нечего тебе там голиком ошиваться.
– Я залезу под душ в трусах, – пообещал Уилт и, забравшись в душевую, поспешно задернул штору.
Тем временем Пенелопа громогласно сообщала, что хомячихи имеют обыкновение после случки откусывать у самцов яички.
– Почему после, а не до? – бормотал Уилт, по рассеянности намыливая трусы. – Вот уж поистине, хотят и рыбку съесть, и…
– Эй, я все слышу! – крикнула Ева и пустила горячую воду в ванной. Вода в душе мгновенно стала ледяной. С отчаянным воплем Уилт закрутил кран и вылетел из душевой.
– Папочка намылил трусы! – радостно запищали близняшки.
Взбешенный Уилт коршуном налетел на них:
– А ну, засранки, брысь отсюда! А то я кому-то шею намылю!
Ева закрыла горячую воду.
– Хороший пример подаешь, – отозвалась она. – Как не стыдно говорить такие слова при детях.
– Я еще должен стыдиться! На работе голова идет кругом, вечером занятия в тюрьме с этим недоноском Маккалемом, а стоит попасть в родимый зверинец, как…
В дверь громко позвонили.
– Это наверняка соседи. Снова, небось, мистер Лич чем-то недоволен, – сказала Ева.
– А пошел он… – Уилт залез под душ и открыл кран.
На сей раз из душа хлынул кипяток.
5
Не только Уилту пришлось в этот день жарко. Ректора тоже ждал неприятный сюрприз. Едва он пришел домой и полез в бар в надежде отрешиться от дневных невзгод, как зазвонил телефон.
– Скверные новости, – сообщил проректор. Голос его был исполнен скорбного благодушия, какое обычно звучит в надгробных речах. – Это насчет той девицы, которую мы искали.
Ректор оторвался от телефона и потянулся за бутылкой джина. Когда он снова взял трубку, проректор рассказывал что-то про котельную.
– Что-что? – переспросил ректор, зажав бутылку между колен и пытаясь открыть ее одной рукой.
– Я говорю, сторож нашел ее в котельной.
– В котельной? Что она там делала?
– Умирала, – ответил проректор нарочито трагическим голосом.
– Умирала? – ректор справился-таки с пробкой и налил большой стакан. Дело, оказывается, серьезнее, чем он предполагал.
– Увы.
– Где она сейчас? – спросил ректор, стараясь не думать о печальном исходе.
– В котельной.
– В котель… Вы в своем уме?! Если она так плоха, почему вы не отправили ее в больницу?
– «Плоха» – не то слово, – заметил проректор и умолк. Он тоже вымотался за день. – Я сказал, что она умирала. А сейчас она, понимаете ли, уже умерла.
– Господи ты боже мой, – пробормотал ректор и хлебнул джин, даже не разбавив. Хоть какая-то разрядка. – Когда это произошло?