Да, Генри действительно не от мира сего. Но Ева и не требует от него житейской сметки. И все-таки у них случаются нелады, особенно из-за близняшек. Почему Генри никак не хочет признать, что у девочек необычные способности? Нет, насчет необычных способностей он согласен, но имеет в виду не те способности. И к чему он обозвал их «птицами одного помета»? А то и похлеще прозвища выдумает. Или эта гадкая история с кулинарным шприцем. Неизвестно, как после нее девочки станут относиться к мужчинам. В том-то и беда, что Генри какой-то бесчувственный.
Ева встала из-за стола и, чтобы развеяться, принялась наводить порядок в кладовке. В половине седьмого в кухню спустилась Эммелина в пижаме и помешала ее занятию.
– Что это ты делаешь? – спросила она, как будто сама не видит.
Ева, не чуя подвоха, отрезала:
– По-моему, и так понятно. Чего ты пристаешь с глупыми вопросами?
– А вот Эйнштейн сомневался в самом очевидном, – по своему обыкновению, Эммелина завела разговор о том, в чем Ева не разбиралась и потому не могла возражать.
– В чем сомневался?
– Что кратчайший путь между двумя точками – прямая.
– Разве не так? – Ева сняла банку мармелада с полки, где стояли банки с сардинами и тунцом, и поставила в отделение для варенья.
– Конечно, не так. Это же всем известно. Кратчайший путь – кривая. А где папа?
– Я не понимаю, как это… Что значит «где папа»? – неожиданный скачок с заоблачных высот к повседневности озадачил Еву.
– Я просто спросила, где он. Его нет?
– Нет, – Ева разрывалась между желанием задать дочери взбучку и необходимостью хранить невозмутимый вид.
– А куда он ушел?
– Никуда, – Ева поставила мармелад обратно на полку с сардинами, а то жестяная банка плохо смотрится вместе со стеклянными. – Папа заночевал у Брейнтри.
– Наверно, опять напился. Он алкоголик, да?
Ева так сжала банку кофе, что та чуть не треснула.
– Не смей так говорить об отце! Ну, выпьет стаканчик после работы, чего тут особенного? У многих такая привычка. А обзывать отца я тебе запрещаю.
– Ты и сама его обзываешь. Ты сказала, что он…
– Неважно, что я сказала. Тогда было другое дело.
– Нет, не другое. Ты тогда сказала, что он алкоголик. Что, мне спросить нельзя? Ты сама нам велишь…
– Сейчас же убирайся в свою комнату. И чтобы я больше от тебя таких разговоров не слышала.
Спровадив Эммелину, Ева без сил опустилась за стол. Ох уж этот Генри, не может внушить девочкам, что отца надо уважать. Еве приходится самой заниматься их воспитанием, а у Генри никакого авторитета. Ева вернулась в кладовку и снова принялась указывать банкам и коробкам свои места. Это занятие ее немного успокоило. Закончив, она разбудила девочек и велела побыстрее одеваться.
– Сегодня едем на автобусе, – объявила она за завтраком. – Машину взял папа, и…
– Не папа, а миссис Уиллоуби. – поправила Пенелопа.
– Что? – Ева пролила чай на стол.
– Машину взяла миссис Уиллоуби, – с довольным видом повторила Пенелопа.
– Миссис Уиллоуби? Вижу, вижу, Саманта, я тут разлила немного. Что ты выдумываешь. Пенни? Не могла она взять нашу машину.
– А вот и взяла, – Пенелопа так и сияла. – Мне молочник рассказывал.
– Молочник? Он что-то перепутал.
– Нет, не перепутал. Он до смерти боится Собаку Баскервилей с Оукхерст-авеню и, когда привозит молоко для Уиллоуби, оставляет у ворот. Он сказал, что наша машина там. Я проверила – точно.
– А отец в машине?
– Не-а, в ней никого нет.
Дрожащими руками Ева поставила чайник на стол и задумалась. Если Генри нет в машине…
– Папочку, наверно, съела собака, – предположила Джозефина.
– Она людей не ест, – возразила Эммелина. – Она просто вгрызается им в глотку, а трупы оставляет на пустыре в конце сада.
– Ничего подобного. Она только лает. А если ей дать телячью котлетку, становится добрая-предобрая, – сказала Саманта.
Ева насторожилась. Сперва она тоже боялась, что Генри спьяну перепутал дом и пал жертвой датского дога, но замечание Саманты пробудило новые подозрения. Ведь действие любовного пойла доктора Корее еще не кончилось…