Иногда собираются в кружок, штук по десяти, гордо встают на задние лапы и пищат…
Тогда….. (несколько слов не разобрано) и кажется, что это деловое собрание чинных сановников, департамент крысиного государственного совета.
Пишу при спичках… Освещения никакого…
По всей вероятности, эти листки пойдут в практическое употребление и не выйдут из стен…
На всякий случай…
Константин!.. Ты помнишь сегодняшний разговор?… (не разобрано).
…убедился, что силы, даже мои, имеют какой-то предел. Для какого черта нервы?.. Поручик Соболевский, который арестовал меня, говорит: врачи будут вырезать ту часть мозга, где гнездится дух протеста, революция.
Нужно вырезать нервы, которые…… (не разобрано), усталость и ослабление воли. Я говорил, что после внешнего толчка, нанесенного лже-арестом, я потерял управление волей.
Лицом можно владеть всегда, тело может изменить…
Я знаю, ты думаешь… не сдержал слова, сдался добровольно…
Вздор… Нет и нет. Глупую вспышку мгновенно забыл. Попался случайно… Идиотски…
…(не разобрано) мороженого, услыхал, офицеришка рассказывал, как арестовали моего двойника… Нужно было узнать до конца… возможность устроить побег. Хотел узнать, где сидит этот лопоухий…
… (неразобрано) не знали. Он вам поможет…
Знаешь, кого я узнал… Помнишь Севастополь, отступление… Помнишь офицера, который на твоих и моих глазах застрелил на улице Олега… Да… Тогда его звали Корневым… у них в контр-разведке тоже псевдонимы.
…не удержался… Сидел против него и думал.
Нашел и не выпущу… тянуло, как комара на огонь. В обычном состоянии ушел бы… Тут не мог — отрава, в сознании, что он в моих руках. И когда пьяный предложил ехать с ним в разведку… поехал… Теперь вспоминаю… заметив мое волнение, он сбил со стола бутылки. Тогда прошло мимо… сознание, воля ослабели…
…думал, действительно пьян, высосу из него все… даже думал о его последней минуте.
…(не разобрано) что паршивая жизнь дрянного контр-разведчика не нужна, не изменит ничего… Это и есть следствие нервов… схватили как цыпленка.
… дешево не отдамся… еще не потеряно. Бежал и из худших положений. Почти уверен, — скоро увидимся и пишу так… на всякий случай.
Запомни все же фамилию: Соболевский… В последние минуты организуй, чтобы не ушел…. Ты помнишь голову Олега на тротуаре, кровь, серые и розовые брызги? Вот!
Прекрасный артист… Переиграл меня… Правда… нервы, но это не оправдание.
…(не разобрано) судьба Б… Хорошая девочка, но экспансивна, не станет подлинной партийкой… Если попалась, приложи все силы… (не разобрано) выручить…
… (не разобрано) завтра… (не разобрано)… озаботься, чтобы при нас тюрьму почистили… здесь страшное свинство… (разобрано с трудом).
Спички кончились… тьма египетская, все равно ничего не разберешь…»
На углу Бэла отпустила извозчика. Бежала по глухой окраинной улице.
Поднявшийся ветер рвал шляпу, забирался леденящими уколами под пальто.
Кто-то проходивший нагнулся, заглянул под шляпку.
Сказал вслух:
— Хорошенькая цыпка, — и повернул вслед.
Бэла остановилась. Преследующий подошел, увидел глаза, переполненные тоской и презрением.
— Я требую, чтобы вы оставили меня в покое!..
Смешался:
— Простите, сударыня! Я не знал!..
Приподнял шляпу и ушел. Бэла дрожа вскочила в калитку, пробежала садиком.
На условленный стук открыл Семенухин со свечой. В другой руке (было ясно) — держал за спиной револьвер. Глаза круглились, и в них металось тревожное пламя свечи.
— Бэла?.. К-каким ветром?.. Что-ниб-будь случилось?
— Орлов!..
— Т-сс! Идите в к-комнату. Скорее!.. Ну, в ч-ччем дело?
— Орлов… арестован!
Семенухин схватил руки. Бэла вскрикнула.
— Ай!.. Мне же больно!
Опомнился, выпустил руки.
Спросил глухо и зло.
— Где, к-как?..
— Я ничего не знаю… Тут какое-то недоразумение… Вот газета! Сказано вчера, но сегодня утром он был дома… Я не понимаю… Но он сказал — буду дома в семь вечера. До десяти не было. Я не могла!.. Поехала к вам!
Семенухин швырнул протянутую газету. Помолчал.
— Я эт-то ч-читал! Но с-сегодня, п-после эт-того он б-был здесь у меня. Неужели?..
Увидел, что Бэла, задыхаясь, прислонилась к стене… Едва успел подхватить и посадить на стул.
Спокойно налил воды в стакан, набрал в рот и прыснул в лицо. Щеки медленно порозовели.
— Ну, оч-чнитесь! Нельзя т-так! Ост-тавайтесь ночевать здесь! На квартиру в-вам ни в коем с-случае нельзя в-возвращаться. Я с-сейчас уйду. Нужно срочно в-выяснить. Если т-ттолько!.. — Семенухин сжал кулаки и остановился. Набросил пальто и ушел.
………………………………………………………
Утром Бэлу разбудил его голос, странный, твердый, как палка.
— Вст-тавайте! Я узнал! Арест-тован в-вчера веч-чером. Я т-так и думал. Имейте в виду, — он остановился и взглянул прямо в глубь глаз Бэлы, — что Орлов б-больше не с-существует ни для в-вас, ни для меня, ни для партии. Он совершил п-предательство…
Бэла смотрела непонимающими глазами.
— Да, п-ппредательство!.. Он б-был вчера у м-меня и заявил, что он сдастся, чтоб-бы сп-ппасти эт-того арест-тованного муж-жика. Я запретил ему это от имени п-партии и ревкома. Он дал ч-честное слово и нарушил его… Он п-ппредатель, и мы вычеркиваем его!..
Бэла поднялась.
— Орлов сдался?.. Сам?.. Не поверю! Этого не может быть!
— Я лгать не с-стану. Мне это т-тяжелей, чем вам.
Бэла вспыхнула.
— Вы, Семенухин, дерево, машина!.. Я не могу!.. Поймите. Я… люблю его! Я для него пошла на это… на возможность провала… на верную смерть.
— Тт-тем хуже, — спокойно ответил Семенухин, — оч-чень жаль, чт-то вы избрали себе т-такой объект. Сейчас я с-созову экстренное соб-брание ревкома, для суда над Орловым… П-партии не нужны слаб-бодушные Маниловы! Вот!
Бэла спросила, задохнувшись:
— Это правда?.. Вы не шутите, Семенухин?
— Мне к-кажется время не для шут-ток!
Бэла отошла к окну. По вздрагиваниям спины Семенухин видел, что она плачет. Но молчал каменным молчанием.
Наконец, Бэла повернулась. Слезы заливали глаза.
— Что? — спросил Семенухин.
И сам вздрогнул, услыхав напряженный, тугой и неломкий голос.
— Если это правда… я отказываюсь!.. Я презираю свою любовь!
Капитан Туманович пришел в комиссию вечером и, взявши ручку, раскрыл дело «Особой Комиссии по расследованию зверств большевиков, при Верховном Главнокомандующем вооруженными силами Юга России».
Уверенным, круглым и размашистым почерком вписал несколько строк, потом отложил перо, рассеянно поглядел в синюю муть окна и, подвинув удобнее стул, стал писать заключение.
Тонкий нос капитана вытянулся над бумагой, и стал он похож на хитрого муравьеда, разрывающего муравьиную кучу.
Когда скользили из-под прилежного пера последние строки, в дверь осторожно постучались. Капитан не слыхал. Стук повторился.
Туманович нехотя оторвался, и синие ледяшки были одно мгновение тусклыми и непонимающими.
— Войдите, — сказал он, наконец.
Вошедший прапорщик приложил руку к козырьку и сказал с таинственностью романтического злодея:
— Господин капитан, арестованный Орлов доставлен по вашему приказанию.
— Приведите сюда… И, пожалуйста, приведите сами. Вчера солдаты завоняли весь кабинет махоркой, а я совершенно не переношу этого аромата. Будьте добры и не обижайтесь.
Орлов сидел в приемной на скамье. Солдаты двинулись вести его, но прапорщик взял у одного винтовку.