Капитан пристукнул по столу.
— Теперь — о стеках. Они используются по двум причинам. Во-первых, отличают человека, которому следует подчиняться. Во-вторых, они предназначены для того, чтобы с их помощью возможно скорее добиваться от вас желаемого результата. Вы можете не беспокоиться, серьезного вреда стеки — в опытных руках — вам не причинят. Такой удар даже не слишком болезнен, однако сберегает массу времени и слов. Скажем, вы не намерены подниматься в гору. Дежурный капрал может долго уговаривать вас: «Ну очень нужно, сладенький мой, вот честное-расчестное, нужно! Да и не желаешь ли завтрак в постельку?» — если бы, конечно, армия могла бы приставить к каждому из вас по капралу в качестве няньки. Мы не можем себе этого позволить, а поэтому капрал просто подстегнет вас и поторопится дальше — вы у него не один. Конечно, он мог бы просто дать вам пинка, тем более что и устав ему этого не запрещает, а эффект тот же. Однако генералы по тренингу и дисциплине считают, что так гораздо пристойнее — и для дежурного капрала, и для вас, вынужденного пробудиться от сна под воздействием безличного авторитета Хлыста. Того же мнения придерживаюсь и я. Однако наше с вами мнение здесь роли не играет; так положено.
Капитан Френкель вздохнул.
— Хендрик, все это я вам разжевываю исключительно потому, что бесполезно наказывать человека, не объяснив, за что он наказан. Вы были плохим мальчишкой — я говорю «мальчишкой», потому что мужчиной вы еще не стали. Однако мы продолжим попытки вырастить хорошего мужчину из плохого мальчишки. И просто удивительно, как вы бледно выглядите сейчас! В свою защиту вам сказать нечего, хоть немного облегчить наказание нечем; вы вовсе не знаете, что к чему, — даже слабого представления об обязанностях солдата не имеете. Вот как по-вашему, почему с вами обращаются «жестоко»? Я хочу, чтобы вы во всем разобрались. Может быть, даже выяснится нечто такое, что послужит вам хоть частичным оправданием, хотя лично я подобных обстоятельств пока не представляю.
Я украдкой глянул на Хендрика раз-другой. Лицо его, пока капитан читал ему нотацию, от возмущения перешло к удивлению, а затем застыло угрюмой маской. Тихая, спокойная манера капитана действовала гораздо сильней, чем все выражения Зима.
— Говори! — резко сказал капитан.
— А… Ну нам было приказано «замри», я бросился на землю и увидел, что лежу в муравейнике. Поэтому я стал на колени, чтобы на пару футов отодвинуться, и тут меня ударили сзади, сбили на землю, и он заорал на меня. Тут я вскочил и дал ему, а он…
— Стоп!
Капитан Френкель так и взвился над креслом. Он будто бы стал футов десяти ростом — хотя вряд ли был выше меня. Он вытаращился на Хендрика:
— Ты… УДАРИЛ своего ротного командира?!
— А… Ну да. Но он же первый… Да еще сзади. Я такого ни от кого не потерпел бы. Значит, я дал ему, а потом он ударил меня опять и…
— Молчать!
Хендрик умолк, а затем добавил:
— И все, чего я хочу, — это освободиться от этой занюханной формы!
— Думаю, в этом мы вам поможем, — ледяным тоном сказал капитан. — И без промедления.
— Дайте мне лист бумаги. Я увольняюсь.
— Минуту. Сержант Зим!
— Я, сэр!
Зим все это время не сказал ни слова. Он просто смотрел перед собой, неподвижный, как статуя, только желваки по скулам катались. Сейчас, посмотрев на него, я увидел, что под глазом действительно блямба, — Хендрик здорово его достал. Но сам Зим ничего об этом не говорил, а капитан Френкель не спрашивал — может, просто думал, что Зим наткнулся на дверь и сам расскажет, если захочет.
— Соответствующие статьи устава были, как положено, доведены до сведения вашей роты?
— Да, сэр. Они вывешены для ознакомления, и их читают вслух каждое воскресенье утром.
— Верно, я знаю. Просто хотел еще раз в этом убедиться.
Каждое воскресенье, перед церковным колоколом, нам зачитывали статьи по дисциплине из Устава и Инструкций Вооруженных Сил. И еще на доске объявлений был вывешен плакат, вместе с приказами. Но никто не обращал на это внимания — просто еще один вид муштры. Неплохо было хоть стоя, но поспать во время этого чтения. А раз так, то мы все эти правила пропускали мимо ушей и называли «тридцатью одним способом круто подсесть». В конце концов, инструкторы неусыпно следили за тем, чтобы все необходимые нормы поведения мы прочувствовали на собственном заду. А «способы» эти были затертой шуткой — вроде «побудочной смазки» или «утренней молотьбы». Так мы называли тридцать одно преступление, караемое смертью.