— Раз так, ограничимся административным наказанием.
И, обращаясь ко мне, добавил:
— Пять плетей.
Во всяком случае, меня не заставили долго ждать. Через пятнадцать минут доктор закончил проверять мое здоровье, а начальник охраны надел на меня специальную рубашку, которую можно было снять, не снимая наручников, — она застегивалась на «молнию» на спине. Уже звучал сигнал к построению для вечерней поверки. Я чувствовал себя точно во сне. Все происходило будто бы не со мной… Потом я понял, что так бывает, когда перепугаешься до безумия. Как в ночном кошмаре…
Зим вошел в караулку, едва отзвучал сигнал. Он бросил взгляд на начальника охраны — им был капрал Джонс, — и тот вышел. Зим подошел ко мне и сунул что-то мне в руку, шепнув:
— Вот, зажми в зубах. Помогает. Мне в свое время помогло.
Это был резиновый загубник, такие нам давали на учениях по рукопашному бою, чтобы сохранить зубы. Я сунул его в рот; на меня надели наручники и вывели наружу.
Зачитали приказ: «…за преступную небрежность в условиях боевых учений, в реальной обстановке повлекшую бы за собой смерть товарища». Потом с меня сняли рубашку и привязали к столбу…
И тут выяснилась странная вещь: когда порют тебя самого, это гораздо легче, чем смотреть на порку со стороны. То есть это, конечно, не выезд на пикник — в жизни мне больнее не бывало, а ожидание очередного удара гораздо страшней, чем сам удар. Но загубник помог — я только раз застонал, и то никто не слышал.
И тут еще одна странность: после мне ни словом никто не напомнил о порке, даже наши ребята. Зим и другие инструкторы относились ко мне точно так же, как и раньше. Доктор, осмотрев меня, смазал чем-то мою спину и велел приступать к несению службы по полной программе. Я даже малость поел за ужином и принял участие в общей болтовне за столом.
Административное наказание вовсе не оставляет следов в твоих документах — запись о нем по окончании тренировок в лагере аннулируется, и службу начинаешь совсем как новенький. Остается другая отметина.
Ты сам никогда не забудешь этой порки.
Глава 8
Наставь юношу в начале пути его; он не уклонится от него, когда и состареет.
Были у нас и еще порки, но всего несколько. И одного только Хендрика в нашем полку выпороли через трибунал — остальных, как и меня, наказали в административном порядке. И всякий раз наказание плетьми следовало утверждать на самом верху, у командира полка; а этого делать офицеры, подчиненные ему, мягко говоря, не любили. И даже тогда майор Мэллой предпочитал просто вышвырнуть провинившегося со службы — «отставка по служебному несоответствию», — чем ставить его к столбу для порки. Но вообще-то порка в административном порядке была даже своего рода комплиментом; значит, твои начальники думают, что у тебя есть характер и прочие задатки для того, чтобы стать солдатом и гражданином, — хотя в данный момент на то и непохоже.
Максимум для административного наказания получил только я — прочие отделались самое большее тремя ударами. Никто не был ближе, чем я, к тому, чтобы надеть штатское, но и у меня проскочило. Это было вроде поощрения — правда, сам я никому бы такого поощрения не пожелал.
Однако был у нас случай гораздо хуже, чем мой или Теда Хендрика, — настоящая казнь. Однажды на месте столба для порки поставили виселицу.
Я вам честно скажу, что думаю на этот счет. Этот случай не имеет никакого отношения к армии. Преступление было совершено не в лагере Кюри, и тот офицер по кадрам, который отправил парня в МП, должен бы висеть на его месте.
Этот парень дезертировал через два дня после прибытия в лагерь. Нелепо это все было и совершенно бессмысленно — почему бы ему просто не уволиться? Конечно, дезертирство — один из «способов круто подсесть», но за него в армии не принято наказывать смертью, исключая, конечно, особые обстоятельства, например «перед лицом врага» или еще что-нибудь, превращающее дезертирство из чересчур оригинального способа уволиться в преступление, которое не может остаться безнаказанным.
Армия не прилагает никаких сил к розыску и возвращению дезертиров. Зачем? Мы здесь все — добровольцы, мы в пехоте, потому что хотим быть в пехоте, и мы гордимся нашей МП, как и МП гордится нами. Если же кто думает не так и не чувствует этого всем существом своим — от мозолистых пяток до волосатых ушей, то я не хочу, чтобы он был рядом, когда начнется заваруха. Если уж меня пришибут где-нибудь, я хочу, чтобы рядом были те, кто в случае чего подберет меня с земли — просто потому, что он МП и я тоже и моя шкура ему так же дорога, как своя собственная. И никому здесь не нужны всякие «эрзацзольдатен», поджимающие хвост и ныряющие в кусты, когда попадут в переделку. Гораздо безопаснее иметь по флангу «дырку», чем этих так называемых «солдат», до сих пор пестующих в себе синдром «всеобщей воинской повинности». И раз такие бегут — то пусть бегут; они не стоят тех средств, которые придется истратить на их розыск и возвращение.