Да, его тут встретили настороженно, первые дни караулили, но потом все изменилось. Когда он вылечил своих стражей (Стимия от больного живота, Ефимия от последствий неумеренного обжорства), а потом стал лечить всех, кого к нему приводили, синерясые смягчились. Они, конечно, надели на него ошейник и нагрузили молитвами, но и только. Не похоже на спасение души прирожденного грешника.
Стимий даже иногда забывал замкнуть ошейник. Клоду почти доверяли. Только… только эпидемии в этой крепости не остановишь.
Но делиться своими мыслями и сомнениями с орденцами Клод не стал. Может, он и простодушен, как в сердцах выкрикнул отец на прощание. Может… но ведь не настолько же.
Он пока посмотрит. Полечит…
Ступени лестницы кончились. Клод остановился. Куда дальше? Откуда был крик? Что случилось…
Крик повторился, короткий, страшный. Там! Во внутренних двориках!
Страж у калитки немного удивился, увидев Клода без "опекуна", но пропустил. И лекарь буквально влетел в узкий двор – почти колодец. С прямым столбом, вкопанным в центре.
И оцепенел.
Кричал парень у столба. Клод не очень понял, что с ним делали, он не смотрел. Потому что увидел лицо.
Парень из его сна.
Тир…
Клод забыл дышать. Этого не может быть. Не может…
Тир – это сон. Это не по-настоящему!
– Это кто? – спросил чей-то недовольный голос. – Эй, стоп пока! Кто это и кто его сюда пустил?
Голос тоже пропал, поэтому Клод только немо шевельнул губами, не в силах вымолвить ни слова. Сон…
– Это что, маг? Один? Вы тут совсем рехнулись от спокойной жизни? Обленились, расслабились?
Клод почти не слышит, что говорит орденец. Это не настоящее…
Но парень, бессильно повисший на веревках, был очень настоящим. Мокрые волосы, прилипшие ко лбу. Пятно крови, размазанное у рта – губы кусал. Зрачки расширены так, что глаза кажутся черными. А они серые.
– Ты! Ты почему один? Отвечать!
До сознания юноши наконец доходит, что "ты" относится именно к нему. К нему кто-то обращается, и этот кто-то недоволен. Он медленно перевел взгляд на разгневанного орденца. Надо что-то ответить… Неизвестно, что бы смог сказать ошеломленный лекарь, но говорить ему не дали. Что-то вдруг сверкнуло перед глазами, и ноги разом ослабли. Подогнулись… Больно… ох… чтоб вас…
– …малость скудоумен… нет непочтения, отче Лисий… в послушании и покорстве…
– … дар?…
– …посему и…
– Дар какой?
Ладони саднило… Падая, он невольно выставил руки вперед, вот и ободрал ладони… Но оторвать их от булыжников пола и посмотреть нельзя. Слабость такая… Шевельнешься – упадешь. Сил нет. Что случилось? Кто его свалил?
Над головой все еще толклись голоса:
– Интересные новости… нехорошо, брате…
– Отче…
Вслушиваясь беседу, юный лекарь кое-как уразумел, что речь о нем. Незнакомый орденец спрашивал, почему маг крепости (подчиненный маг!) смеет врываться сюда, почему его опекун оставляет такого невоспитанного подопечного в одиночестве и что за дар у юнца, что с ним так носятся и скрывают от Вышнего Круга?
Опекун и Опора крепости оправдывались, что маг очень послушен, воспитан в должной покорности, а врывается, потому что приучен мчаться на помощь по первому зову. Вот и помчался, а отличить зов от крика не смог, поскольку глуповат от рождения. И ничего они не прячут, просто зачем беспокоить Вышний Круг из-за еще одного мага, уже укрощенного, покорного воле опекуна и ордена в целом?
Укрощенный, он? Клод шевельнул губами… и промолчал. Укрощенный… Вот что делают с парнем из сна – укрощают. Он тоже маг? Мысли неслись вихрем. Он – маг. Магов укрощают в крепостях, ибо они грешны, испорчены лишним богом… а он сдался сам, поэтому его не трогали… А если б не сдался? Если бы уехал в Сибру, как отец советовал? Уехал бы, а потом попался. Его б тоже… укрощали. Так?
А что они такое несут, про скудоумие?
– Покорный, значит? – неторопливо проговорил вкрадчивый голос, от которого почему-то зашевелились волосы на затылке.
Да. И скудоумный… Пусть говорят. Он спорить не будет.
Пока.
– Тогда пусть встанет и посмотрит, что с этим…
С этим? С Тиром?
Клод попробовал встать… и едва не рухнул наземь. Что-то ударило в спину, и булыжники заплясали перед глазами, будто рассыпанные… Что с ним?
– Прощения прошу у благословенного отче Лисия. Я переусердствовал с посылом. Он…
– Вижу. Придет позже, когда оклемается. А пока пусть убирается отсюда.
Дорога до комнаты показалась немыслимо длинной. Камни двора выплясывали под ногами, будто перебрали пива на каком-нибудь празднестве. Стимий буквально волок его на себе – не слишком бережно. Встречные понимающе кривили губы. Повариха Мироша вполголоса обругала опекуна злыднем, он что-то проворчал… два молодых "черняка" (черняки – послушники, за черный цвет ряс, в отличие от обычного синего; прим. автора) переглянулись.