Поднять руку, смотря на солнечные лучики, прыгающие с пальца на палец. Солнце. Здесь все жило по его часам, отторгая ночь и звезды. Я скучала и мучилась. Иногда так хотелось подойти к окну и расправить крылья и улететь куда-то далеко, где нет этих бесконечно-скользких будней. Только не казалось это реальным, совершенно не казалось. Я не спала по ночам, и в этом не было смысла. Но я не спала.
И лишь маленькие окошки небесных эльфов грустно мерцали в ночной тишине свысока, казались еще дальше, чем были раньше.
Я ездила домой. Дома уже было холодно, и синий иней покрывалом укрыл бесконечные просторы, кутая жалкие, продрогшие тела карликовых берез в совершенно не греющую одежку. Тяжело было смотреть, как они замерзают, пытаясь согреться под холодным небом и изо всех сил тянясь вверх.
В очередной раз прислоняясь лбом к холодному стеклу, думала, увижу ли его. Смогу ли увидеть. Но все это было пустое. Он никогда не появлялся зимой, и я прекрасно знала об этом. Но когда я начинала себя убеждать, что Кот не придет, что всё, абсолютно всё будет именно так, мне становилось настолько жаль себя, что хотелось со всей силы удариться виском об это чертово стекло и прекратить судорожно вглядываться в заледеневшую дорогу, отражающую унылый свет желтых фар.
Дома меня ждали друзья и родные, дома устроили целый праздник, где виновник торжества улыбался картонной улыбкой и, как мог, поддерживал общую атмосферу.
На крыше его не было. И, зябко кутаясь в полушубок, я вдруг поняла со всей отчетливостью, которую мне только могла показать зима: он не придет. Он больше никогда не придет.
Оказалось, меня сосватали. Считая ступеньки со второго этажа, задумчиво спускаясь вниз по такой знакомой школьной лестнице, я увидела Лёньку. Да-да, того самого Лёньку, который когда-то подарил мне замечательную фарфоровую куклу, теперь пылящуюся в ящике комода. Его смущенное «здравствуй» эхом отозвалось в висках, я совершенно не ожидала его увидеть и поэтому смогла лишь промычать что-то вроде «привет», гордо прошествовав дальше по своим делам.
Все меня спрашивали лишь о нём. А я, листая в очередной раз список на мобильном телефоне, никак не могла понять, кому я пишу странные смс, которые никогда не дойдут до адресата. Потому что адресата просто нет.
Проводя дни за набросками, я все чаще думала о том, что моя любовь к живописи лишь усилилась. Кисть ложилась ровно и легко, заменяя мои расторопные мысли, стремящиеся убежать прочь, от экономики. Это напоминало мне тот день, когда Кот впервые показал себя. Равно как и тогда Лунная королева на полотне вплетала в прекрасную косу гребень-цветок, а небесные эльфы выглядывали из окошек, зажигая свечи в своих маленьких домиках. Пожалуй, живопись – единственное, в чем я могла оставаться такой, какой была, не боясь показать себя неправильно. Ведь жизнь, она такая. Все мы должны быть правильными и не иначе. И то, что мы принимаем за правду, часто – лицемерие. А то, что действительно является правдой, не удостаивается другой участи, как быть осмеянным.
Не проще ли плыть по течению, спокойно оставаясь такой, как все?..
Очередной широкий мазок. Я позволяла себе рисовать только тогда, когда рядом никого не было. Тогда я, словно подражая краскам, то раскрашивала свое лицо мечтательной улыбкой, то перечеркивала взмах брови грустным взглядом, то делала наброски румянца на чуть заострившихся скулах. Казалось, будто я играю с зеркалом. Я была отражением, а отражение было мной. Кто ты, человек по другую сторону стекла? Почему ты так грустишь? Или это я? Или – моя душа?.. Откликнись! Не молчи!
Просто я уже не могу молчать.
Я не знала, что мне делать дальше. Когда мне исполнилось 18, я напилась. Помню, на столе стояли две полупустые бутылки с красным вином, лежали сыр и шоколад. Я что-то говорила, выпивая стакан за стаканом, не чувствуя никакой разницы между угощением, да и вообще ничего не чувствуя. Просто по щекам бежали слезы. Ни больше ни меньше. Просто вино на губах отдавало солью, а чтобы сказать что-либо, приходилось утихомиривать сбившееся дыхание и мычать что-то непонятное.
Наутро я проснулась с жуткой резью в животе, пропустила занятия и осталась спать. Так мне и исполнилось 18 лет.
Лето обещало быть жарким. Я не ехала домой. Он не появлялся.
Яркими всполохами капли воды взлетали вверх, отражаясь в самом небе. Или отражая небо в себе. Я сидела в парке на низенькой скамеечке. Стоял конец июня, на улице было просто пекло. Мало кто из людей отваживался в такую духоту высунуть нос наружу, был самый пик – как раз 2-3 часа, поэтому я могла наслаждаться природой в тишине и просто думать о своем. О своем.
Глупо было надеяться, да я уже и не надеялась. Не на что. Мне казалось, что он сам все решил. Решил, наверное, что мне так будет лучше. И что ему так будет лучше. Глупо, так глупо.
Запрокинуть голову, смотря вверх, в беспардонно-синее небо, составляя в уме причудливые фигурки из перистых облаков. Почему же я жду? Зачем? Не проще ли было бы дать свое молчаливое согласие и начать встречаться с кем-нибудь? Он не просил меня ждать. Более того, он не говорил мне, что вернется. И, что самое страшное, я была для него никто. Случайная знакомая с крыши. А иначе назвать это я не могла.
Так почему же я жду? Зачем думаю? Объясни мне, птица, летящая так низко над водой. Или подари свои крылья, чтобы я могла, как ты, подняться высоко-высоко, и, может, оттуда увидеть его.
Интересно, улыбнулся ли бы он мне.
Иногда мне казалось, что время – река, которая неспешно течет по равнине, а потом вдруг срывается звонким водопадом вниз, поглощая в водовороте все страсти и чувства, которые мы успели накопить. И, если это действительно так, то почему бы не родиться другим человеком? Начать все с чистого листа? Просто вот так взять – и оторвать, отрубить ненужный хвост, сжечь, что было. Может, мы могли бы родиться другими. Может, могли бы.
Я все реже гуляла одна, кое-как избавляясь от общества докучливых знакомых. И, вместе с тем, все чаще боялась оставаться одна. Это сосущее ощущение пустоты, бывало, сводило с ума, заставляя плотно зажмуриваться и обрывать еще даже не слетевший с губ крик. Скучала ли я?
Пожалуй, я бы и не смогла ответить на этот вопрос. Это было странно. Хотелось бесконечно говорить и бесконечно молчать. Бежать куда-то, не останавливаясь, и нырять глубоко, так, чтобы не вынырнуть. Задохнуться. В какие-то моменты это начинало казаться лучшим решением. Задохнуться. Но то ли я слишком слаба, то ли слишком сильна, однако моя гордость не давала мне уйти, так ничего и не сделав.
Все равно, что научили дышать, и ты глубоко вдыхаешь, а потом вдруг задерживаешь дыхание. Вроде бы ничего не изменилось, совершенно ничего. Мир не рухнул и все по-прежнему, но ты уже не можешь воспринимать его полностью. Так и я не могла.
А звезды стали еще дальше. Иногда я не могла видеть их, даже если получалось выбраться на крышу. Особенно, когда ночь была темной и по небу часто проносились тучки. Конечно, я прекрасно знала причину этого: мое зрение еще немного упало, и теперь я видела еще хуже. Но, все же, сама не зная зачем, я гуляла по ночам, смотря вверх и стараясь держаться тихих, но безопасных районов. И когда я видела, как маленькие эльфы зажигают огоньки, мне начинало казаться, что я слышу далекий и неясный шепот, постепенно складывающийся в тихую прекрасную мелодию. Но шепот с каждым разом становился все тише. И каждую ночь, с замиранием сердца выискивая взглядом в черноте ночного купола яркие созвездия, я боялась, что этот раз – последний, что больше я не услышу мелодии. И тогда загадывала, что, если она уйдет, то я все забуду. Мне просто придется.