Десима. От Септимуса я избавилась, и мне нужен другой мужчина. Может быть, ты будешь им, Индюк? Или ты, Сом?
Режиссер. Ничего не поделаешь. (Обращается к Ноне.) А все твоя вина. Если Септимус не мог усмирить свою жену, то мне и подавно не справиться.
(Садится с безнадежным видом.)
Десима. Танцуй, Сом, танцуй... Нет... Нет... Стой. Ты мне не нужен. Слишком ты медленно двигаешься, да и какой-то ты громоздкий, наверно, ревнивый, и в голосе у тебя печаль. Жуть будет, если ты не полюбишься мне, а из-за твоего милого голоса мне придется тянуться и рот раскрывать, словно я люблю! Танцуй, Индюк, танцуй... Нет, стой. И ты мне не нужен, потому что у моего любимого должны быть легкие ноги и живой взгляд. Не Хочу, чтоб ты смотрел на меня круглыми глазами, когда я буду спать. Ладно, выбирать - так выбирать, и дело с концом! Танцуйте, все танцуйте, чтоб я могла выбрать лучшего из вас. Давайте, давайте! Танцуют все!
Все танцуют вокруг Десимы.
Десима (поет).
Хор.
Десима.
Хор.
Десима.
Хор.
Режиссер. Хватит, хватит. Пришел Септимус.
Септимус. (У него на лице кровь, но он немного протрезвел). Слушайте меня, ибо я объявляю конец христианской эры и начало нового Божьего промысла, приход нового Адама, то есть Единорога; но, увы нам, он чист и потому сомневается, сомневается.
Режиссер. Сейчас не время рассказывать нам о новой пьесе.
Септимус. Его нерожденные дети всего лишь образы, и мы играем с образами.
Режиссер. Продолжаем репетицию!
Септимус. Нет. Пора готовиться к смерти. Толпа лезет на гору. У всех в руках вилы, которыми они хотят продырявить нас, и горящие пучки соломы, которыми они хотят поджечь Замок.
Первый Актер (идет к окну). Господи, он говорит правду. Внизу огромная толпа.
Второй Актер. За что они ополчились на нас?
Септимус. За то, что мы слуги Единорога.
Третий Актер (стоит около окна). Боже мой, у них вилы и косы, и они идут сюда.
Многие Актеры подходят к окну.
Септимус (нашел бутылку и пьет из нее). Одни умрут, как Катон, другие как Цицерон, третьи - как Демосфен, побеждая смерть звучными речами, или, как Петроний Арбитр, который рассказывал смешные и дерзкие истории. А я буду говорить, нет, я буду петь, как будто нет никакой толпы. Я влезу на Единорога, потому что он чистый и целомудренный. Я заставлю его затоптать до смерти всех людей, чтобы на земле воцарилась новая раса. И буду шутить в стихах, чтобы толпа бежала весело, весело, потому что, даже спалив Замок, толпа всего лишь толпа.
Надо найти рифму, чтобы была приятна слуху - рвусь, борюсь, гусь, мчусь, Господи, я слишком трезв для рифм! (Пьет, потом берется за лютню.) Надо придумать мелодию, чтобы убийцы запомнили мои последние слова и передали их своим внукам.
Некоторое время он занят подбором мелодии.
Первый Актер. Здешние актеры ревнуют. Разве нас не предпочли им, потому что мы самые знаменитые во всем мире? Это они накрутили толпу.
Второй Актер. Они ревнуют ко мне. Им известно, что было в Ксанаду. После очередного представления "Падения Трои" Кубла-хан позвал меня к себе и сказал, что отдал бы королевство за мой голос и мою стать. На мне был костюм Агамемнона, и я стоял перед ним, как в той великой финальной сцене, когда я обвиняю Елену за все принесенные ею несчастья.
Первый Актер. Боже мой, только послушайте его! Да если кто и нужен толпе, так это комик. Мне приснилось или меня и впрямь вызывали шесть раз? Ответь мне...
Второй Актер. Пусть даже тебя вызывали шестью десять раз! Здешние актеры не ревнуют к аплодисментам толпы. Им тоже аплодируют. Жгучая мысль, мысль, которая рвет им сердце, мысль, которая внушает им убийство, заключается в том, что только я из всех актеров, один я на всем белом свете как равный смотрел в глаза Кубла-хану.
Режиссер. Хватит вам. Лучше послушайте, что творится снаружи. Там кто-то говорит речь, и толпа становится все злее и злее, уж не знаю, к кому они ревнуют, но, похоже, они сожгут Замок, как когда-то сожгли Трою. Делайте, как я скажу, и, может быть, спасетесь.
Первый Актер. Нам остаться в костюмах?
Второй Актер. Нет времени на переодевания, и, кроме того, если гора окружена, мы можем собраться где-нибудь в лощине и будем видны лишь издалека. Пусть они подумают, что мы стадо или стая.
Все уходят, кроме Септимуса, Десимы, Ноны. Нона собирает костюм Ноя - шляпу, плащ - и прочий театральный реквизит. Десима наблюдает за Септимусом.
Септимус (пока Актеры уходят). Я умру в одиночестве? Что ж, правильно. Храбрость есть в красном вине, в белом вине, в пиве, даже в разбавленном пиве, которое продает туповатый парень в разорившейся таверне, но ее нет в человеческом сердце. Когда мой господин Единорог под стук барабанов купается в свете Большой Медведицы, он пьянеет даже от сладкой речной воды. Как же холодно, холодно, ужасно холодно!
Нона. Этот мешок ты понесешь на спине. Остальное возьму я, и мы спасем все вещи.
Она начинает привязывать большой мешок на спину Септимусу.
Септимус, Правильно. Принимаю твой упрек. Необходимо, чтобы мы, последние актеры, так как остальные переметнулись на сторону толпы, спасли образы и принадлежности нашего искусства. Мы должны унести в безопасное место плащ Ноя, высокую шляпу Ноя, маску сестры Ноя. Она утонула, потому что думала, будто ее брат говорит неправду; конечно же, нам надо спасти ее розовые щеки и розовые губы, которые утонули, ее развратные губы.
Нона. Слава Богу, ты еще можешь стоять на ногах.
Септимус. Все вяжи мне на спину, а я поведаю тебе великую тайну, которая открылась мне со вторым глотком из этой бутылки. Человек - ничто, если нет образа. Вот Единорог - и образ, и зверь, поэтому только он может быть новым Адамом. Когда все успокоится, мы отправимся на высокие плато Африки, найдем Единорога и споем свадебную песню. Я встану перед его ужасным голубым глазом.
Нона. Вот так, вот так, вот так хорошо.
Она принимается за второй тюк для себя, но забывает о Маске сестры Ноя, которая лежит рядом с троном.
Септимус. Ты напоешь ионическую мелодию... его взгляд будет устремлен на сластолюбивую Азию... дорический камень утвердит его в его чистоте. Одна дорическая нота может погубить нас, но самое главное - нам ни в коем случае нельзя говорить о Дельфах. Оракул чист.