Отец Джон. Зачем ты допытываешься? Ты спрашиваешь о таких вещах, о каких я рассказывал только моему духовнику.
Мартин. Мы вместе. Вы и я должны объединить людей.
Отец Джон. Я тоже спал, как спал ты, это было давно. И у меня было твое видение.
Мартин. И что случилось?
Отец Джон (резко). Ничего, это был конец. Меня послали в дальний приход, где я теперь служу и где нет никого, кого я мог бы повести за собой. С тех пор я там. Мы должны запастись терпением; мир был разрушен водой, а теперь он должен быть истреблен огнем.
Мартин. Зачем нам терпение? Чтобы прожить семьдесят лет, чтобы потом пришли другие и тоже прожили семьдесят лет; и так поколение за поколением, а тем временем прежний блеск будет все больше и больше тускнеть.
Снаружи слышится шум. Входит стоявший за дверью Эндрю.
Эндрю. Мартин говорит правильно и хорошо говорит. Разве это жизнь строгать доски для телеги или оглоблю? Ну нет. Разве это жизнь, спрашиваю я вас, сидеть за столом и писать письма человеку, который хочет карету, или человеку, который никогда не заплатит за сделанную карету? А тут еще Томас приструнивает: "Эндрю, дорогой Эндрю, как у тебя с покрышкой на колесо?" Разве это жизнь? Это не жизнь. Вот я и спрашиваю всех вас, о чем вы вспомните перед смертью? Сладкую чашу в уголке вдовьей распивочной вы вспомните. Ха, ха, вы только послушайте! Деревенские запомнят это до конца своих дней.
Мартин. Почему они кричат? Что ты сказал им?
Эндрю. Не думай об этом, ведь ты поручил мне вдохнуть храбрость в их сердца, что я и сделал. Среди них нет ни одного, у кого голова не горела бы, как бочка со смолой. Что сказал твой приятель-бродяга? Ячменный сок, сказал он.
Отец Джон. Проклятый злодей! Ты напоил их!
Эндрю. Ну нет! Я возвысил их до звезд. Так мне приказал Мартин, и никто не скажет, что я не исполнил его приказ.
Шум за дверью, и Попрошайки вталкивают внутрь бочонок. Они кричат: "Ура благородному хозяину! " - и показывают на Эндрю.
Джонни. Это не он! Вот он!
Показывают на Мартина.
Отец Джон. Зачем ты привел сюда это дьявольское отродье? Иди прочь, слышишь? Прочь! И всех забирай с собой!
Мартин. Нет, нет, я пригласил их. Нельзя так с ними. Они - мои гости.
Отец Джон. Это дом твоего дяди! Гони их отсюда!
Мартин. Знаете, святой отец, будет лучше, если уйдете вы. Возвращайтесь в свой приход. Я исполню веление, а для вас, верно, было лучше, что вы не подчинились ему.
Отец Джон и Мартин выходят.
Бидди. Повезло старику, что он не сунулся к нам. Ему кушать надо, но и нам голодать ни к чему! А не то выпотрошили бы его и сшили из его кожи мешки.
Нэнни. Не слишком ли ты торопишься? Посмотри-ка на себя сначала, у тебя все платье в пятнах, так ты спешила набить карманы! Это ты-то лечишь и предсказываешь судьбу? Голодная побирушка, вот кто ты!
Бидди. А тебя подымут завтра пораньше и поведут на тюремный двор, где твой сыночек топтал землю до сегодняшнего утра!
Нэнни. У него-то была мать, и он узнал бы меня, коли увидел бы, а твой сын не узнает тебя, даже если встретит на виселице.
Джонни. Знать-то я тебя знаю, ну и что из того? Что толку мне было шляться с тобой? Что мне доставалось от тебя? Да не видел я от тебя ни днем, ни ночью ничего, кроме твоего вздорного нрава, хотя вечно тащился за тобой, обвешанный твоими мешками.
Нэнни. Ни дна тебе, ни покрышки! Что ему, видите ли, доставалось от меня! Уж побольше, чем мне доставалось от твоего папаши. Ведь, кроме обид и синяков, я от него ничего не видала.
Джонни. Так-то оно так, но ведь не бросала же ты его! Всегда ты была вруньей и дурой, такой и останешься даже на краю могилы.
Нэнни. Вечно я побиралась, а потом делилась с тобой, будь ты проклят! Лучше б мне было не знать тебя! Почему не наломала я прутьев покрепче, чтобы поучить тебя доброте и учтивости, пока еще было время?
Джонни. Ну вот, теперь о прутьях заговорила! Да не учила ты меня никогда и ничему, кроме воровства, и это с тебя, а не с меня взыщется за мои грехи в Судный день. Подин. Клянусь честью, у вас лучше получается, чем у Гектора, когда он дрался за свою Трою!
Нэнни. А ты помолчи! Нам не о драке надо думать, а о том, как набить брюхо и поспать вволю. Дай-ка мне немножко табачку набить трубку, - может, снимет он с моего сердца усталость от долгой дороги.
Эндрю протягивает ей табак, и Нэнни с жадностью хватает его.
Бидди. Мне надо было дать, а не ей. Уже сорок лет, как, закуривая трубку, я не забываю о табачной молитве. А она никогда и не вспоминает ни о чем подобном.
Нэнни. Смотри не подавись, зарясь на мою долю!