Грек. То знание, благодаря которому дорога отсюда до Персии свободна от разбойников, благодаря которому построены прекрасные города, благодаря которому существует современный мир, тогда как варвары остались в прошлом.
Сириец. А если существует такое, что нельзя объяснить, но оно важнее всего остального?
Грек. Ты говоришь так, словно хочешь вернуть варваров обратно.
Сириец. А если существует нечто за пределами земного знания и установленного порядка? Если прямо сейчас знание и порядок преподнесут нам какую-нибудь неожиданность? (Смеется.)
Иудей. Хватит смеяться.
Сириец. А вдруг непостижимое вернется? И опять все пойдет по кругу?
Иудей. Хватит! Сначала он смеялся, глядя в окно на Голгофу, теперь ты смеешься.
Грек. Он тоже дал волю своим чувствам.
Иудей. Хватит, говорю я вам.
Слышны барабаны и трещотки.
Сириец. Я не смеюсь. Это смеются на улице.
Иудей. Нет. Там бьют в барабаны и гремят трещотками.
Сириец. А я думал, они смеются. Ужасно!
Грек (глядя поверх голов публики). Опять идут дионисийцы. Они спрятали статую мертвого бога и вновь кричат, как сумасшедшие: "Бог воскрес! Бог воскрес! "
Музыканты, кричавшие: "Бог воскрес! " - умолкают.
На всех улицах кричат: "Бог воскрес! " Им ничего не стоит по собственному желанию оживлять или умертвлять бога. Но почему они замолчали? Теперь отплясывают, не произнося ни звука. Все ближе, ближе к нам, но плясать не перестают. Какой-то старинный танец. Ничего подобного я не видел в Александрии. Вот уже они пляшут под нашим окном.
Иудей. Они вернулись, чтобы посмеяться над нами, ведь их богу дано воскресать каждый год, а наш бог умер навсегда.
Грек. Чем, стремительней пляска, тем страшнее они вращают глазами на разрисованных лицах! Пляшут прямо у нас под окном. Почему они остановились? Почему их невидящие глаза устремлены на наш дом? Что такого необычного в нашем доме?
Иудей. Кто-то вошел в комнату.
Грек. Где?
Иудей. Понятия не имею. Но мне показалось, будто я слышу шаги.
Грек. Я знал, что он придет.
Иудей. Никого нет. Закрою-ка нижнюю дверь.
Грек. Там занавес колышется.
Иудей. Да нет, он не колышется. К тому же за ним глухая стена.
Грек. Смотри! Смотри!
Иудей. Теперь колышется. (Во время того, что происходит следом, он в ужасе пятится в левый угол сцены.)
Грек. Кто-то идет сквозь стену.
Фигура Христа в узнаваемой, но стилизованной маске появляется сквозь занавес. Сириец медленно отдергивает занавес, закрывающий задник, то есть внутреннюю комнату, где находятся апостолы. Трое молодых мужчин стоят на левой стороне сцены, Христос - сзади и правее.
Призрак нашего учителя. Чего вы испугались? Его распяли и погребли, но это была его видимость, и теперь он вновь среди нас.
Иудей падает на колени.
Его призрак. Мне ведома правда, и потому я не боюсь. Смотрите, сейчас я дотронусь до него. Он может быть твердым, как статуя - я слышал о таком, или моя рука пройдет сквозь него, потому что он не из крови и плоти.
(Медленно подходит к Христу и протягивает руку.) У него бьется сердце! У призрака бьется сердце! (Кричит. Христос пересекает сцену и входит во внутреннюю комнату.)
Сириец. Он встал между ними. Некоторые напуганы. Он смотрит на Петра, Иакова и Иоанна. Улыбается. Раздвигает одежды. Показывает свой бок. Там большая рана. Фома кладет на нее руку. Кладет руку на то место, где находится сердце.
Грек. О Афины, Александрия, Рим, вам грозит разрушение. Бьется сердце призрака. Человек умирает. О Гераклит, теперь твои слова стали понятны. Бог и человек умирают в жизни друг друга и живут в смерти друг друга.
Музыканты встают, один из них или все поют заключительную песню. Если пьеса поставлена в частной квартире или студии, они открывают и закрывают занавес, как в моих пьесах для танцоров, если она поставлена в зале "Пикок", то они сдвигают занавес на просцениуме.
I
II