Две луны. В голове прояснилось. Значит, он находится не на Даркии.
Верно, он же в космосе.
Алган потряс спящего за плечо. В памяти проносились имена, знакомые лица.
— Где мое сафари? — крикнул он в лицо разбуженному незнакомцу и, не надеясь на ответ, охватив голову руками, опустился на край койки.
— Нет, — повторял он, — нет.
К горлу подкатывало что-то вязкое, глаза недобро вспыхнули. Наружу рвался гнев, и не только гнев, а что-то пострашнее.
— Ну-ну, малыш, не заводись, — голос у Пейна был сонный. — Мы всего два месяца в космосе и вскоре прибудем на Эльсинор.
— Я был вне… — пробормотал Алган. — Я был в лесу. И мне казалось, что я никуда не улетал.
— Знаю, — успокоил его Пейн. — Такое случается со многими. Я сам очень долго видел в снах родной город. Красивый гордый город, выросший на алебастрово-белой скале в мире, который вы никогда не увидите и куда я никогда не вернусь, ведь он находится на другом конце Освоенной Галактики. Я жил там свободным человеком, и этого здесь никому не понять. Какая разница. Как говорится в пословице, миры мелькают, а люди приходят и уходят. Давайте разбудим Ногаро и пойдем перекусим.
У Ногаро, худощавого молчаливого брюнета с острыми чертами лица и глубоко запавшими глазами, были на удивление длинные пальцы. В его движениях ощущалась не столько сила, сколько ловкость и быстрота. На всякой древней планете, в древних городах, где полиция невездесуща, он прослыл бы опасным человеком.
Ногаро жил в одном блоке с Пейном и Алганом. Он никого ни о чем не расспрашивал, ничего никому не говорил и только безмолвно кивал головой. Видно, он знал о космосе не меньше Пейна, хотя и выглядел куда моложе его.
Экипаж звездолета относился к Ногаро настороженно. И Алган знал, что Ногаро имеет доступ в некоторые помещения корабля, куда первопроходцам вход воспрещен.
В столовой Алган стал выпытывать у Пейна, что тому известно об Эльсиноре, и краем глаза наблюдал за Ногаро. До сих пор Пейн говорил о планетах пуритан лишь намеками.
— Увидите сами, когда приземлимся, — отмахивался Пейн. — Все, что могу вам сказать, — вид у города препечальный, жители носят странные маски. Вы получите такую же, покидая корабль. Но торговцы они отменные.
— Послушайте, Пейн, — не отставал от него Алган. — Неужели никому не удалось вырваться из лап полиции? Неужели никто ни разу не смог удрать на родную планету?
— А зачем? — удивился Пейн. — Только жителям древних городов может прийти в голову такая мысль. Жизнь в космосе имеет свои хорошие и плохие стороны. Но ведь и на планете она не сплошной праздник. Бетельгейзе лучше знает, что вам больше подходит.
— Вы в этом уверены? — вступил в разговор Ногаро.
— Простите? — удивленно воскликнул Пейн.
— Я спросил вас, откуда у вас уверенность в том, что Бетельгейзе лучше знает, что вам больше подходит?
Низкий голос Ногаро звучал глуховато, словно доносился издалека, отражаясь от многочисленных стен и просачиваясь сквозь невидимые трещины.
Алган наклонился вперед и даже перестал жевать.
— Не знаю, — медленно протянул Пейн. — Я простой матрос. Я шатаюсь по космосу и старею. Люди на Бетельгейзе принимают решения. Я не знаю, хороши они для меня или нет. Если мне велят отправиться на новую планету и расчистить ее, я не спорю. Мне не важно, кто ее заселит, что там будет расти, я делаю дело, раз мне приказали. Так делаю я, так делал мой отец. Мы не чувствуем привязанности к какой-то одной планете. Мы свободные люди, а потому прыгаем с одной планеты на другую.
— Хорошо, — усмехнулся Ногаро, обнажив длинные зубы. — А вы, Алган? Что вы думаете по этому поводу? Как вы относитесь к политике Бетельгейзе?
Алган уперся ладонями в стол и глубоко вздохнул.
— Я ненавижу Бетельгейзе, — с расстановкой, но достаточно громко, чтобы его слышали за соседними столиками, процедил он. — Я ненавижу все, что исходит от Бетельгейзе, и у меня нет никакого доверия к ее политике.
Все взгляды обратились в его сторону. Вокруг воцарилась тишина.
— А можно узнать почему? — осведомился Ногаро.
— Я родом из древнего Дарка, — ответил Алган, — и не скрываю этого. Я — человек города и требую лишь одного: оставьте меня в покое. Зачем покорять новые миры, когда мы не в силах освоить те, которые подготовили наши предки?
Люди за соседними столиками внимательно прислушивались к разговору. Одни глядели на Алгана со страхом и отвращением, в глазах других читалось нескрываемое восхищение.
— Это длинный разговор, — перебил его Ногаро. — Мы поговорим об этом, но не сейчас и не здесь. Мы должны быть могущественны, Алган, очень могущественны. Я тоже родом с древней планеты и знаю, как относятся к таким, как вы. Мы оба чудаки в этом мире, хотя наше отчуждение вызвано разными причинами. Может быть, наши странности взаимно дополнят друг друга.
— Да будет так, — произнес Алган, невольно вспомнив мимолетные дружеские связи, которые неожиданно возникали у него на древней Даркии.
Ногаро был человеком удивительным. Он до тонкостей знал историю Освоенной Галактики, в его памяти хранилось множество рассказов, относящихся к любому из составлявших ее миров. Казалось, он избороздил все пространство и путешествует с незапамятных времен. В отличие от Пейна, который нередко пересказывал одно и то же, Ногаро поражал разнообразием знаний. У него накопился невероятный опыт. Но страстью его, похоже, было освоение космоса. Ногаро говорил о мирах, словно о крохотных молекулах, перемещающихся в ограниченном пространстве. «Он сумасшедший, — повторял про себя Алган, — сумасшедший потому, что ему довелось созерцать нечто необъятное, но его сумасшествие величественно и заразительно». Ногаро особенно увлекала проблема разнообразия населяющих Галактику рас. В своих странствиях он встречал их множество. И все они имели общие черты. Эта странная общность так поразила Ногаро, что он задался целью открыть совершенно иную расу, отличную от человеческой. Легенды, ходившие среди звездоплавателей, крепили его уверенность в том, что такая раса существует. Он осаждал вопросами всех, кто забирался в неизведанные края.
От Ногаро Алган узнал, что Освоенная Галактика отнюдь не была монолитной — власть Бетельгейзе оспаривали. У нее имелись противники, и расстояния обостряли борьбу. Правда, Бетельгейзе умела выжидать. Мятежники исчезали, а пурпурная звезда по-прежнему продолжала светить. Бетельгейзе владела временем и знаниями.
Она, утверждал Ногаро, похожа на паука, который из центра гигантской паутины ощущает малейшее содрогание в каждой ячейке своей сети, но никогда не нападает. В сознании собственного старшинства и силы она выжидает до тех пор, пока мятежник не сможет шелохнуться в подготовленной для него западне. По словам Ногаро, бывшего в курсе всех слухов, ходивших в Освоенной Галактике, это был непогрешимый паук, ибо он был бессмертным самообучающимся созданием — комплексом громадных машин, которые в своих бетонных убежищах писали историю планет в полном соответствии со своей неумолимой логикой. И люди соглашались с властью холодных, бесстрастных машин, лишенных человеческих амбиций и воображения, которые нередко заводили человека в дебри пустых замыслов. Люди принимали их власть, как принимают реки и горы, и даже уважали их, ибо машины эти сотворил человек, хотя и в незапамятные, почти мифические времена.
«А что, если все это ложь? — часто думал Алган. — Может, вся Бетельгейзе была чудовищной ложью, а за машинами скрывалась какая-нибудь могущественная династия, сумевшая обеспечить себе многовековую власть под защитой мощных стен пространства и глубочайших рвов времени?»
«Какое место занимает в этой паучьей сети Ногаро? — спрашивал себя Алган. — И какое место занимаю я? И все те, кто живет, покоряет, осваивает миры и умирает, не зная, в чем смысл их дел, и прыгая с клетки на клетку по космической шахматной доске?»
Какое место занимал наивный Пейн? Какое — циничный Ногаро, с холодными, хитрыми глазами, расчетливой молчаливостью, отточенной речью? Какое — Жерг Алган, человек с древней планеты, представитель миров, обращенных скорее к прошлому, нежели к будущему, которые упиваются запыленной славой и не желают слышать о грядущих победах?