Галстук был тщательно разрезан на полоски по рисунку ткани. Я едва узнал его. Корчась и извиваясь, мне удалось натянуть брюки и пиджак, а из остатков рубашки сотворить себе нечто вроде шейного платка. Горло у меня всегда было расположено к простуде.
Я пополз, пятясь назад, — ход был так узок, что в нем нельзя было развернуться. Вскоре я очутился в более просторной галерее и смог выпрямиться. Этот круглый ход также освещали оранжевые светлячки. Отсюда во все стороны отходили горизонтальные ответвления.
Я в нерешительности постоял на месте, затем двинулся вперед. Я испытывал не столько страх, сколько беспокойство. Болела голова, ныли затекшие мышцы. Следовало что-то делать, чтобы не поддаться ужасу, который копошился где-то в глубине сознания.
Я шел выпрямившись и едва не задевая макушкой свод непрестанно петлявшего туннеля. Позже мне в голову пришла мысль, что их цивилизации, наверно, неизвестна прямая линия.
И вдруг я увидел их. Они стояли в пещере, перебирая своими бесчисленными ножками и вперив в меня свой голубой глаз циклопа. Их рыльца лежали у них на груди. Мокрилии верещали и пересвистывались.
Бессмысленно пересказывать в деталях мою жизнь пленника, тем более что я вскоре потерял всякое ощущение времени, да и память у меня сильно ослабла. Я хорошо помню все, что предшествовало моему пленению. А все, что было потом, представляется мне смутным воспоминанием. Я даже не уверен, что могу восстановить последовательность событий. Да это и не имеет особого значения. Постараюсь вкратце пересказать то, что узнал, а узнал я до смешного мало.
Мне кажется, что я нахожусь в лабиринте под зоопарком, из которого выбраться не надеюсь. Я плохо представляю его размеры. Уверен, что он гораздо глубже, чем там, где мне довелось побывать. Мокрилии не мешают моим передвижениям, но в некоторых местах я наталкиваюсь на преграды из прочнейших волокон. Сами мокрилии проходят через эти волокнистые заграждения, растворяя их, а затем восстанавливая за собой.
Несомненно, что лабиринт сообщается с искусственной пещерой в загоне и что меня доставили сюда в бессознательном состоянии именно через этот вход. Наверно, есть и другие выходы. Но где они, я не знаю. Меня держат здесь как домашнее животное. Относятся ко мне неплохо, но постоянно исследуют и подвергают тестам, а также заставляют выполнять мелкие работы, смысл которых совершенно ускользает от меня. Сдается, что они почти не используют металлы, а для своих машин и электропроводов применяют нечто вроде пластмасс. Их познания в органической химии куда обширнее наших. Я не могу постичь их технологии то ли потому, что увиденное мне мало о чем говорит, то ли оттого, что они не подпускают меня к секретам, которые могут навести на след. Они общаются между собой с помощью псевдоподий, а также криков и пересвистываний.
Мне так и не удалось узнать, добился ли Шметтерлинк подтверждения своей теории. Его участь мне тоже неизвестна. Здесь нет никаких следов человеческого пребывания. Возможно, мокрилии понимают опасность совместного содержания пленников, и их жертвы размещены в изолированных секторах. А может, их убили. Мокрилии наделены невероятной силой. Я не решился на бунт. Больше того, я не решаюсь даже приближаться к ним, хотя привык к их виду и запаху. К тому же мой бунт ни к чему не привел бы. Я решил продержаться здесь как можно дольше, и не ради продления собственной жизни, а из сознания, что это необходимо человечеству. Я попал в их логово не по своей воле, но не доведи своих исследований до крайности, не оказался бы в их власти. Кое-какую истину я все же усвоил. Героем можно стать в силу случая или собственного упрямства, а не только благодаря мужественному складу характера. Я считаю себя героем, даже когда ползаю в нагом виде по их ходам — моя одежда уже давно пришла в негодность. Может, так думать и наивно, но это помогает вынести многое. Труднее всего с пищей. Они делают для меня все возможное. Думаю, они оставляют мне свои лучшие куски, на которые набрасываются там, наверху. Они, наверное, дезинфицируют мясо, иначе я давно бы умер от отравления. Изредка они заставляют меня принимать таблетки-витамины или антибиотики. Поят чистой водой, но она вся пропитана их запахом.
Они дали мне прослушать записи. Похоже, они пытаются изучить французский, чтобы наладить общение со мной. До сих пор наши беседы сводились к обмену знаками и рисунками. Их записи очень искажены. В первый раз, когда я слушал записанные ими в зоопарке разговоры и радиопередачи, у меня навернулись слезы. Хотелось бы узнать, какое сегодня число. И поговорить с кем-нибудь. Они пытаются воспроизвести звуки нашей речи, но пока почти безрезультатно.
Надо думаю, их цивилизация находится приблизительно на том же уровне, что и наша. Не представляю себе, как они могли остаться незамеченными до наших дней в самых затерянных уголках Земли. А может, они явились из другого мира? Но я едва отваживаюсь выдвинуть подобную гипотезу. С Марса? С Венеры? Когда-то я читал Камилла Фламмариона и «Войну миров» Уэллса. Неважно, пришельцы ли они или уроженцы нашей планеты — неизвестная ветвь эволюции, или выходцы из иного измерения, главное в том, что они готовят человечеству свое будущее. Я не знаю их количества, но мне доводилось видеть одновременно несколько десятков мокрилий. Те, что живут наверху, сплошной обман. У них есть чувства, о которых я едва подозреваю. Они заняты делами, которые мне непонятны. Из глубин земли иногда доносится рокот. Боюсь, они готовят вторжение, и час его близок.
Но, я чувствую, на Земле всю живое объединится против них. Даже животные поняли опасность. Сопротивление уже началось. Если лабиринт — плацдарм вторжения, я — авангард обороны. В верхних коридорах лабиринта можно наткнуться на ходы крыс, кротов, землероек. А значит, от поверхности меня отделяет несколько метров. Я не рассчитываю на бегство, но надеюсь, что смогу предупредить человечество. И как ни трудно наладить общение с братьями нашими меньшими, я их достаточно приручил, чтобы они приносили мне свою скромную добычу. Именно они собрали для меня эти листки. Я не сомневаюсь, что они же вынесут их на поверхность. Я буду писать, пока смогу. Надеюсь, мои записки попадет в руки человека, достаточно любознательного, чтобы их прочесть, вполне образованного, чтобы их понять, и лишенного предвзятости, чтобы им поверить…
На этом кончается это странное послание, врученное мне слоном. Животное оправдало веру автора в солидарность уроженцев планеты. Я тщательно переписал его. Некоторые из страниц могли пропасть. Этим можно объяснить, что нигде нет имени автора и рода его занятии.
Возможны три гипотезы — текст написан либо сумасшедшим, либо мистификатором, либо действительно несчастным пленником. Если верны две первые гипотезы, записки не отражают действительности. Если верна последняя — убежденность автора не вызывает сомнений.
При чтении текста бросается в глаза некоторое многословие пишущего. Первая часть, предшествующая похищению, намного длиннее второй. В ней содержатся рассуждения, не имеющие ничего общего с данным делом. Вторая, «подземная», часть, напротив, кратка и бедна деталями. Конечно, мистификатору куда труднее изобрести «чуждую» цивилизацию, чем описать зоопарк. Но следует допустить, что человек, переживший тяжелые испытания, в угнетенном моральном состоянии отдает предпочтение воспоминаниям о безмятежной жизни. В последней части текста автор явно стремится поскорее закончить послание. Повторы и неточности учащаются. Мистификатор приложил бы все силы, чтобы текст везде звучал одинаково убедительно. Думаю, что к концу он нагромоздил бы побольше деталей, чтобы лучше обыграть шутку.
На мой взгляд, текст принадлежит перу человека в здравом уме и памяти. Рассказчик, похоже, убеждает сам себя в истинности своего приключения, по крайней мере вначале, и делится своими сомнениями. Умелый же мистификатор непременно был бы отмечен талантом, чего не скажешь об авторе записок. Канули в Лету дни, когда Мериме мог мистифицировать мир «Театром Клары Гасуль».