И все же нечто, связанное с тем происшествием, беспокоило Дала, будто все время кусалось в его мозгу. Он никак не мог отделаться от чувства, что его собственное принятие помощи Тигра было ошибкой.
Частично это чувство основывалось на его врожденной, природной ненависти ко лжи. Во благо или нет, Дал никогда не любил лгать. Среди его сородичей правда могла случайно попираться, но откровенная ложь считалась большим позором; бытовала даже гарвианская пословица: “Лживый язык истинных друзей не завоюет”. Гарвианские торговцы так же славились на всю галактику непоколебимой верностью своему слову, как и невыгодными для их партнеров сделками, которые ухитрялись заключать; в первые месяцы, проведенные на Земле-Больнице, Дала чрезвычайно смущало то, что земляне принимают ложь как часть повседневной жизни, равнодушные к ней, пока ложь не поддавалась разоблачению.
Но что-то другое, касавшееся его защиты Тигром, смущало и тревожило Дала гораздо больше лжи - что-то, смутно беспокоившее его с тех самых пор, как он познакомился с этим землянином, а теперь, кажется, ускользавшее от него всякий раз, когда он пытался точно это определить. Лежа однажды на койке в часы, отведенные для сна, Дал живо припомнил, как впервые увидел Тигра в начале второго курса мединститута. К тому времени Дал почти отчаялся подружиться со своими враждебными и затаившими злобу однокурсниками, и начал все больше и больше избегать общения с ними, строя защитный панцирь и полагаясь на Пушистика в качестве общества и успокоения. А тут как-то Тигр обнаружил его в одиночку поглощавшим завтрак в институтской комнате отдыха, плюхнулся на стул рядом с ним и начал болтать, как если бы Дал был его обычным однокурсником. Открытое дружелюбие Тигра стало весенним ветерком для Дала, отчаянно одинокого в этом чужом мире; их дружба быстро крепла, и постепенно остальные в его группе начали оттаивать достаточно, по крайней мере, для того, чтобы вести себя прилично, когда Дал оказывался поблизости. Дал ощущал, что эта перемена отношений произошла из-за Тигра, а не из-за него самого, и все же приветствовал ее как переход от предыдущей невыносимой холодности, хотя перемена эта и оставляла чувство неясного беспокойства. Тигра любили в их группе; Дал не единожды бывал благодарен, когда Тигр принимался горячо защищать право гарвианина изучать медицину наравне с землянами в институте на Земле-Больнице.
Но то было в мединституте, среди однокурсников. Каким-то образом это отличалось от происшествия на Моруа VIII, и небывалое беспокойство становилось все сильней, чем больше Дал обо всем этом думал. Беседовать об этом с Тигром было бесполезно: Тигр только ухмылялся и советовал ему все забыть, но даже в лихорадке корабельных дел это упорно отказывалось забываться.
Один второстепенный повод тоже помог ослабить напряжение между врачами, пока они выполняли круг своих ежедневных занятий. Тигр притащил Далу розовый бланк официального извещения, радостно ухмыляясь.
- Вот, из еженедельной пачки новостей, - сказал он. - Должно тебя подбодрить.
Это оказалась короткая заметка под рубрикой “Между прочим”. “Черная служба патологоанатомии” - говорилось там, - “извещает, что Черный доктор Хьюго Таннер на следующей неделе поступит в Больницу Филадельфию для профилактической операции на сердце. В соответствии с обычной административной практикой Земли-Больницы, Четырехзвездный Черный доктор подвергнется полной пересадке сердца, чтобы остановить последовательное снижение трудоспособности Попечителя медобразования вследствие заболевания сердца.” Далее перечислялись имена хирургов, которые станут выполнять вмешательство.
Дал улыбнулся и вручил бланк обратно.
- Может, это улучшит его нрав, - сказал он, - даже если даст ему еще пятьдесят лет активной жизни.
- Ну, по крайней мере, какое-то время этот черненький волчок нас не укусит за бочок, - сказал Тигр. - У него не будет времени держать нас под чересчур пристальным присмотром.
Что, признался себе Дал, не слишком его расстроило.
Корабельных забот хватало на всех троих врачей. Часто - со всеми этими приземлениями на планеты, с которыми у Земли-Больницы имелись договоры, вызовами, учебой - казалось, что лишь немного отделяет одну ночь от другой, но они все же выбирали время для маленьких радостей Дал трясся от холода почти круглые сутки, поскольку на корабле поддерживалась температура, удобная для Тигра и Джека; он тосковал по тропической жаре своей родной планеты, и порой казалось, что он продрог до костей, несмотря на свою серую шубу. При помощи толики знания водопроводного дела и прирожденной изобретательности он в конце концов сумел переделать одну из корабельных душевых в парную. Каждый день он разок-другой уединялся на блаженные полчасика, согреваясь при обычной на Гарве II температуре.
Пушистик тоже стал частью заведенного на корабле порядка. Он привык к Тигру, к Джеку, к корабельной обстановке; маленькому существу прискучило сидеть у Дала на плече, и ему захотелось побыть в гуще событий. С тех пор, как былое напряжение спало, он время от времени желал покидать хозяина, и Дал с Тигром соорудили ему помост, свисавший с потолка рубки. Там Пушистик сидел и качался часами, радостно помаргивая на все, что происходило вокруг.
Но какой бы мир и согласие ни царили внешне, все же на борту “Ланцета” существовало подспудное напряжение между Далом и Джеком, которое прорывалось, когда этого менее всего ожидали. Однажды едва не разразился большой скандал, и опять Пушистик стал яблоком раздора.
Дала Тимгара захлестнуло ощущение происшедшего несчастья в ту самую минуту, как это случилось, но он не мог точно сказать, в чем дело. Все, что он знал - это что с Пушистиком произошло нечто ужасное.
В компьютерном зале находился звукоизолированный отсек для врачей со стулом, столом и устройством чтения лент, которым они пользовались, когда хотели провести редкие минуты досуга за чтением свежих медицинских сводок или просматривая заново учебники. Дал бывал тут чаще других; температура этой комнаты могла повышаться, и Дал стал питать своего рода нежные чувства к этому месту с его теплыми серыми стенами и мягким расслабляющим освещением. Здесь, на этих лентах, было то, с чем он мог схватиться, что он мог понять. Если здесь от него ускользало решение какой-нибудь медицинской задачи, он мог разбирать ее до тех пор, покуда не одолеет. Часы, проводимые здесь, становились желанным приютом от немалых сложностей, преодолевая которые, он ладил с Джеком и Тигром.
В такие долгие часы Пушистик скучал; он не слишком интересовался механизмами транспорта кислорода разумных жуков с Альдебарана VI. Дал частенько оставлял его болтаться на помосте или обследовать рубку, проводя у лентосчитывателя часок-другой. Сегодня Дал работал уже более часа, углубившись в обзор промежуточного обмена веществ хлорнодышащих млекопитающих, когда нечто будто отдернуло его внимание от ленты.
Словно задуло свечу в его мозгу или захлопнулась дверь. Ни звука, ни иного знака; и все же он внезапно ощутил пугающее, ужасаюшее одиночество: словно в долю секунды у него что-то оборвалось внутри. Он сел прямо, как стрела, глядя перед собой, чувствуя, как мороз пошел по коже и задрожали пальцы, пока он вслушивался, пытаясь понять причину беды.
А потом, почти бессознательно, Дал понял, что неладно. Он вскочил, рывком открыл дверь отсека и ринулся по коридору к рубке.