Как часто бывает, при ближайшем рассмотрении небоскреб терял всякое очарование. Наскоро отесанные плазменным резаком, покрытые стеклянистой, оплывшей коркой плиты и скрепленными казались наспех. Чудилось, будто сейчас этот карточный домик осядет лавиной вниз по утесам. Впрочем, блистательные дримтауны, если к ним подойти вплотную, выглядят не лучше. Огни за бронестеклом горят в вышине, а у корней — сигнальные барьеры, и угольные сетки, и автопушки, нервозно поводящие стволами. Здесь хотя бы нет оружия. Барьер я прошел, когда ступил на территорию лифт-станции.
Перед самыми дверями я обернулся. Лестница петляла между утесами, вперемешку шоколадными и палевыми; камень слоился, осыпал под ноги пластинчатые крошки, точно корицу — те хрустели под башмаками. Горело синим пламенем небо, и жался к подножию злых холодных гор поселок внизу. Я пожал плечами и предъявил пароль интелтронике замка.
Двери распахнулись передо мной беспрекословно. Шагнув через порог, я вернулся в царство высоких технологий — из колониального захолустья в кусочек благополучного Ядра, занесенный сюда космическим ветром. Предупредительная интелтроника создавала вокруг меня индивидуальный островок комфорта согласно запечатленным в секретаре инструкциям — температура воздуха, влажность, освещенность, ароматизация… Хорошо, что я непривычен к подобным удобствам: юность провел в несколько менее цивилизованных местах, да и сейчас все больше на заданиях. Правда, солью почему-то все равно отдавало. Я украдкой повел носом: так и есть, от рубашки несет.
Казалось, будто здание пустует, но я знал, что это не так. Весь персонал Академии — колониальные служащие, а значит, обязательная аугментация относится и к ним. У каждого стоит самое меньшее интербрейн, и незачем вставать со стула, чтобы обменяться идеями с коллегой… да собственно, из своей комнаты тоже выходить не надо. Работа кипела в киберпространстве — вирте, ирреальности, неощутимом субстрате информационного обмена.
«К директору», — мысленно приказал я, и секретарь послушно рассчитал оптимальный маршрут: в данном случае десять шагов до подъемника (интересно, как выпало из языка, сменив значение, старинное слово "лифт»), потом на сорок седьмой этаж и сразу в приемную. На блекло-зеленые стены коридора наложилось подробное досье: Клаус Этьенс, сорок семь лет (совпадение, наверное?), место рождения: Брюссель… остальное я свернул до поры, оставив мерцать синеватой полоской по краю век.
Секретарша попыталась меня остановить. Точней, подумала об этом — на большее у нее не хватило времени. Еще из подъемника я предусмотрительно вошел в лос, переподчинив все местные подпрограммы с помощью кодов Службы. А откровенно параноидальные настройки безопасности в своем секретаре я никогда не меняю. Неосознанного желания секретарши вскочить навстречу непрошеному гостю оказалось достаточно, чтобы бдительная программа перехватила управление ее собственными имплантатами — многочисленными, если верить отчету. Полный телохранительский набор, включая усиленные мышцы, застывшие теперь каменными штырями.
Двери распахнулись сами собой и со зловещим стуком захлопнулись, едва я ступил через порог. Директор Этьенс приподнялся было из дорогого биопластического кресла, и я швырнул ему в аугмент мозга свои проксы.
Службист осел. В зрачках его клубилось синее марево — видимо, бельгиец ставил себе имплантаты в весьма нежном возрасте, потому что новые модели не проецируют изображение на сетчатку, а создают прямо в зрительных центрах коры. Я давно хочу себе такую, да все денег не хватает.
В расшаркиваниях не было нужды — мое имя и должность в буквальном смысле горели у Этьенса перед глазами.
— Добрый день, директор, — поприветствовал я его. — А теперь будьте любезны объяснить, каким образом в вашей зоне ответственности произошло убийство?
Глава 2
В следующие секунды я уверился, что Этьенс не причастен к гибели Б. Б. Сайкса никаким боком. Верней, это высчитал секретарь — по косвенным признакам, вроде частоты дыхания, пульса и сужению капилляров — сообщив коротко, что субъект потрясен и испуган. Я в это время разглядывал директора Пенроузовской Академии, пытаясь составить о нем отдельное, с досье не связанное суждение.
Клаус Этьенс был смугловат и слегка раскос, как большинство нынешних европейцев; в черных волосах проглядывала ранняя седина. Другой на его месте воспользовался бы меланогеном, но среди руководителей Службы распространилась мода на внешние признаки старости. Подразумевалось, что высокопоставленные лица не станут продлевать жизнь в обход закона…
— Герр Михайлов… — выдавил директор. — Очень приятно.
— Вряд ли, — оборвал его я.
Таков курс Службы: никаких реверансов. Неважно, что в обычных условиях Этьенс погнушался бы ноги о меня вытереть — с высоты его положения меня заметить трудно. Сейчас в мой секретарь-имплантат загружены прокси-коды, позволяющие парализовать работу не только Башни, но и… я заглянул в открытый, будто сознание зомби, нейраугмент бельгийца — и дыхание ее директора.
— Господин Сайкс-старший, — так же резко продолжил я, плюхнувшись в кресло, — крайне недоволен. У нас есть основания полагать, что смерть вашего подопечного не была случайностью — чистой воды вранье, — а отчет, который ваша служба безопасности предоставила комитету, невозможно счесть удовлетворительным.
— Этот вопрос следовало бы переадресовать службе безопасности, — вяло попытался парировать Этьенс.