Харви любили все. Похоже, проводить его пришел весь персонал. Он уходил с поста заместителя директора, и у Эйприл открывались вполне приличные виды на эту должность, хотя и не сразу. Новым заместителем будет временно назначен Берт Кода, которому тоже пора на пенсию. При нынешнем положении дел Эйприл двинется вверх, как только Кода отойдет от дел. Если она займет этот пост, то получит прибавку в двадцать пять тысяч и будет еще достаточно молода, чтобы стремиться взойти на самый верх служебной лестницы – не так уж скверно для девочки, начавшей карьеру посудомойкой.
Но сегодня вечером ей было на все наплевать. По сравнению с тем, что лежит в ее сейфе, пост директора – сущий пустяк. Она едва сдерживалась, чтобы не вскочить на трибуну и не провозгласить о своем открытии. «Эй, послушайте! Нас навещали инопланетяне. У меня есть доказательства!»
Впервые оказавшись в этих краях в качестве первокурсницы университета Северной Дакоты, Эйприл попыталась совершить в выходные автомобильный тур по окрестностям, включив в маршрут Черные холмы. Но западные штаты, как правило, куда просторнее восточных, и скоро ее вывела из себя бесконечная смена шоссе. Развернувшись, она поехала обратно и наткнулась на резервацию сиу на южном берегу Дьявольского озера. (На северном берегу располагается процветающий степной поселок, названный в честь озера.)
В результате она заинтересовалась этим племенем, завела там друзей, а со временем выработала подход к жизни, который привыкла приписывать на счет философии сиу: «Буду жить под открытым небом, где нет стен, где Дух бродит по земле».
Одной из ее подруг стала Андреа Ястребица, специалистка по шоу-бизнесу в резервации Дьявольского озера, выразившая для нее ощущение народа, оставшегося в стороне от хода истории. Эйприл была огорчена бедностью резервации и разочарованием Андреа.
– Мы живем в основном за счет великодушия бледнолицых, – говорила Андреа. – Мы забыли, каково полагаться только на себя.
Она отметила, что индейские мужчины зачастую умирают молодыми от наркотиков, болезней и кровавых стычек, что наиболее респектабельно в большинстве резерваций выглядят кладбища.
В собственной жизни Эйприл со всех сторон натыкалась на стены. Замужество ее кончилось неудачно: она не хотела отказываться ни от семьи, ни от карьеры, но никак не могла добиться равновесия между потребностями мужа и необходимостью подолгу задерживаться на работе. Теперь ей уже за тридцать, и эта суета не доставляет ей ни малейшего удовлетворения. Были, конечно, и достижения, но если она вдруг умрет сегодня вечером, то не оставит после себя ничего. Выходит, что и жила зря.
По крайней мере так Эйприл казалось, пока она не провела исследования куска ткани, принесенного Максом Коллингвудом. Самое смешное, что она почти не замечала собственной неудовлетворенности жизнью, пока не увидела результаты исследований и не поняла, с чем столкнулась.
Сотрудники говорили о Харви с большим теплом, описывая, как наслаждались они работой под его началом, как он вдохновлял их, каким он был хорошим начальником. Двое прежних колсоновских работников, пошедшие гораздо дальше, относили свой успех на счет того, что Харви воодушевлял их.
– Главный его принцип: «Поступай по совести, какие бы последствия это ни сулило» – поддерживал меня в самые темные дни, – сказала Мэри Эмбри, ставшая директором-распорядителем в химической компании Доу. – Этот принцип не всегда способствует повышению по службе, но зато он заставил меня понять, что можно не терять самоуважения даже тогда, когда другие от тебя отворачиваются. – Она тепло улыбнулась смущенному Харви.
Директор добавил свою долю похвал:
– Сорок лет – срок немалый. Харви всегда говорил, что думал. Порой мне не хотелось этого слышать. – Взрыв смеха. – Порой мне совершенно не хотелось этого слышать. – Смех громче. – Но ты никогда не увиливал от ответственности, Харв, и я благодарен тебе за это. – Аплодисменты. – Хочу посоветовать всем присутствующим в этом зале, собирающимся пойти на руководящие должности: берите в свою команду людей, подобных Харви, чтобы они говорили вам то, что вам непременно следует услышать. Хольте их и лелейте. Пусть они будут вашей совестью.
Тут начались овации, Харви встал, и Эйприл увидела на глазах окружающих искренние слезы. Харви сиял от нахлынувших чувств. Когда публика утихла, он демонстративно отодвинул трибуну в сторону. (Его нежелание пользоваться трибунами вошло в легенду.) Поблагодарив по своему обычаю коллег за доброту, он обратился к ним:
– В каком-то смысле сегодня – чудеснейший день в моей жизни. Хотелось бы думать, что Колсоновский институт стал более солидным учреждением, нежели до моего прихода, а также что его работники и клиенты более преуспевают. Если это действительно так, если в этом есть хотя бы частичка и моих заслуг, то эти годы прожиты мной не зря.
Эйприл еще ни разу не видела его таким счастливым за все двенадцать лет своей работы в институте. И от этого ей стало очень грустно.
Заместитель директора посвятил свою жизнь процветанию компании и ее работников. Он не успокаивался, пока не добивался совершенства во всем. И теперь, обращаясь к коллегам, он еще раз повторил:
– Никогда не путайте результат с идеалом. Не совершают ошибок лишь те, кто не делает ровным счетом ничего.
Подчиненные обожали его.
И вот теперь он превозносил рядовых сотрудников, благодарил их, уходя во тьму. Назавтра он вернется в свой кабинет, проработает до конца недели, и на этом все кончится.
«В каком-то смысле сегодня – чудеснейший день в моей жизни».
Боже, неужели ради этого и стоило жить? Чтобы пара-тройка дюжин гостей за праздничным столом растроганно прослезилась, а после разошлась по домам, оставив Харви Кека наедине со всеми его грядущими проблемами?
Эйприл украдкой утерла глаза.
Нет, с ней ничего подобного не случится. Уж она-то позаботится, чтобы ее жизнь была посвящена высокому предназначению, а не потугам быть любезным начальником. И загадочная яхта Тома Ласкера станет ее золотым ключиком.
7
Дальний рокот времен отшумевших...
Ласкер все утро копался в моторе трактора, заменяя изношенный цилиндр и приводной ремень. Он только-только вернулся в дом и как раз собирался пойти в душ, когда раздался звонок в дверь. Пришли Чарли Линдквист и Флойд Рикетт.
Чарли – дружелюбный здоровяк весом в три сотни фунтов и ростом в шесть футов три дюйма – считал, что можно покорить весь мир, если только правильно отгадывать, что люди хотят услышать, и говорить им это. В принципе эта философия служила ему не так уж плохо: за свою жизнь он сумел организовать в Форт-Мокси полдюжины предприятий, стал владельцем «Городского видео», «Мороженых деликатесов» (разумеется, сейчас закрытых на зиму) и четырех домов рядом с библиотекой, заодно занимая посты директора Рекламной ассоциации Форт-Мокси и председателя городского совета.
Флойд – высокий, седой, остроносый и остроглазый – принадлежал к числу таких же уважаемых лиц. Будучи почтовым служащим, он обладал несгибаемыми принципами и сильным чувством важности собственного времени. «Давай по сути!» – любил говаривать он, пронзая воздух тремя пальцами. Вообще говоря, он всю жизнь действовал, как ледокол: вклинивался в разговоры, громил политических противников на совете и разрубал гордиевы узлы всяческого рода. «Жизнь коротка, нечего тратить время попусту, вперед во весь опор!» На почте Флойд специализировался в разрешении проблем, создаваемых бестолковой публикой, и весьма неодобрительно относился к неряшливой обертке, неразборчивому почерку и неумению правильно написать почтовый индекс.