Я помнил, что утверждали о его народе с этого маленького, покрытого горами мира. Утверждали, что если дорсайцы захотели бы и отозвали всех своих воинов, служивших на всех других мирах, и затем бросили вызов всем этим мирам, даже объединенное могущество всей остальной цивилизации не могло бы противостоять им. Раньше я никогда этому не верил. По правде, я никогда об этом не задумывался. Но сейчас, сидя здесь и чувствуя, что происходит в комнате, неожиданно я осознал, что это — правда. Я просто кожей ощущал понимание этого, подобно ветру с ледника, бьющему мне в лицо. Это действительно была правда. И затем он ответил на мой вопрос.
— Потому, — произнес Кейси Грин, — что все подобное было особо запрещено статьей второй Кодекса Наемников.
Затем он неожиданно улыбнулся, и то, что только что ощущалось в комнате, исчезло. Я перевел дух.
— Что ж, — произнес он, опуская свой опустевший стаканчик на стол, — как насчет того, чтобы отобедать с нами в офицерской столовой?
Я поужинал с ними, и еда оказалось очень вкусной. Они хотели, чтобы я остался у них на ночь, но я чувствовал, как меня просто непреодолимо тянет назад, туда, в темный угрюмый лагерь около Джозеф-тауна, где все, ожидавшее меня, несло в себе холод и горькое удовлетворение от пребывания среди моих врагов.
Я вернулся.
Было примерно около одиннадцати вечера, когда я проехал сквозь ворота, как раз в тот момент, когда из штаб-квартиры Джэймтона вышла человеческая фигура. Площадка освещалась всего лишь несколькими лампами на стенах, и их свет растворялся на мокром асфальте. Одно мгновение я не мог определить, чья это фигура, но затем разглядел, что это Джэймтон.
Он прошел бы мимо неподалеку от меня, но я вышел из машины и пошел ему навстречу. Он остановился в тот момент, когда я очутился перед ним.
— Мистер Олин, — спокойно произнес он. В темноте я не мог определить выражения его лица.
— У меня есть один вопрос, который я хотел бы задать, — произнес я, улыбаясь в темноте.
— Сейчас позднее время для вопросов.
— О, это не займет много времени, — я попытался разглядеть выражение его лица, но в темноте это было очень сложно.
— Я побывал в лагере Экзотики. Их командующий — дорсаец. Я думаю, вы это знаете?
— Да. — Я едва смог рассмотреть, как шевельнулись его губы.
— Мы побеседовали с ним. У меня возник один вопрос, и я подумал, что должен задать его вам, командующий. Вы когда-либо приказывали своим людям расстреливать пленных?
Странная, короткая тишина воцарилась между нами. И затем он ответил.
— Убийство или издевательство над военнопленными, — произнес он невыразительно, — запрещено статьей второй Кодекса Наемников.
— Но вы-то здесь не наемники, а? Вы — местные войсковые подразделения, служащие своей собственной Истинной Церкви и своим Старейшинам.
— Мистер Олин, — произнес он, в то время как я по-прежнему безуспешно старался разглядеть выражение его скрытого темнотой лица. Но слова, казалось, медленно текли в воздухе, хотя тон его голоса оставался таким же спокойным.
— Мой Господь поставил меня своим слугой и полководцем. И ни в одной из этих задач я не подведу Его.
И с этим он повернулся, лицо его по-прежнему было скрыто тьмой, он кивнул мне и, обогнув меня, пошел дальше.
В одиночестве я вернулся в свои апартаменты, разделся и лег на жесткую и узкую постель, которую мне предоставили. Снаружи дождь наконец прекратился. Через открытое, не затянутое шторами окно я мог заметить несколько проступивших на небе звезд.
Я лежал, готовясь ко сну и делая некоторые мысленные заметки относительно того, что мне понадобится сделать на следующий день. Встреча с Падмой неожиданно выбила меня из колеи. Странно, но почему-то я почти позабыл о том, что его вычисления по действиям человеческих существ могли относиться и персонально ко мне. И меня потрясло, когда мне об этом напомнили. Мне нужно было больше узнать об этой науке — онтогенетике: что она могла знать и предсказывать. Если будет необходимо, то от самого Падмы. Но сперва мне надо начать с обычных, общедоступных источников.
Я подумал, что никто не мог бы просто так тешить себя мыслью, что один-единственный человек вроде меня может уничтожить культуру, включающую в себя население двух планет. Никто, за исключением, наверное, Падмы. Что, как я понимал, могли обнаружить его вычисления. И они касались того, что дружественные миры Гармонии и Ассоциации находились перед выбором, означавшим жизнь или смерть для их образа жизни. Самая крохотная вещь могла сместить весы, на которых они висели. Я еще раз прокрутил в уме свой план, с нежностью рассматривая его.
Ибо сейчас меж звезд дул новый ветер.
Четыреста лет назад мы все были людьми Земли — Старой Земли, материнской планеты, которая была моей родной планетой с одним народом.
Затем, с переселением на новые миры, человеческая раса «раскололась», если использовать термин Экзотики. Каждый малый фрагмент и психологический тип отделился и присоединился к другим, подобным себе, и в дальнейшем этот процесс прогрессировал. Пока наконец мы не получили дюжину фрагментов человеческих типов: воина с Дорсая, философа с Экзотики, ученого с Ньютона, Кассиды или Венеры и так далее.
Изоляция вывела весьма специфические типы. Затем растущее общение между молодыми мирами, теперь уже окрепшими, и все увеличивавшееся развитие технологии снова подтолкнули специализацию. И торговля между мирами стала торговлей учеными умами. Генералы Дорсая стоили обмена на психиатров с Экзотики. Журналисты вроде меня, со Старой Земли, покупали создателей космических кораблей с Кас-сиды. И так продолжалось всю последнюю сотню лет.
Но теперь миры сближались. Экономика сплавляла расы в единое целое. И развернулась борьба на каждом из миров, чтобы получить преимущество из этого сплава, в то же время стараясь сохранить как можно дольше тот образ жизни, к которому они привыкли.
Был необходим компромисс, но яростная, непреклонная религия Содружества запрещала компромиссы и тем приобрела себе множество врагов. И уже общественное мнение на многих мирах восставало против Содружества. Дискредитировать их, раздавить их публично, Здесь, в этой кампании, — и они никогда не смогут больше продавать своих солдат. Они потеряют тот торговый баланс, который необходим им для найма специалистов, обученных на других мирах, которые им просто необходимы для поддержания жизнеспособности двух их бедных естественными ресурсами миров. И они умрут.
Как умер молодой Дэйв. Медленно. Во тьме.
И с этими мыслями на меня снова нахлынули воспоминания.
Был лишь полдень, когда нас за хватили в плен. И к тому времени, когда появился взводный: с приказом охранникам двигаться вперед, солнце уже почти село.
Я вспомнил, как после их ухода, когда все закончилось и я остался один, я подполз к телам на поляне. И как я нашел Дэйва. И он был еще жив. Он был смертельно ранен, и я не мог остановить кровотечения.
Потом мне сказали, что и это бы не помогло. Но тогда я пытался. Но в конце концов сдался, и к этому моменту стало совсем темно. Я держал его на руках и не знал, что он умер, пока его тело не начало коченеть. И именно в тот момент я начал превращаться в то, во что мой дядя всегда старался меня превратить. Я почувствовал, что умер внутри. Дэйв и моя сестра были моей семьей, единственным, что я хотел сохранить. Вместо этого я мог лишь сидеть там, во тьме, сжимая его тело и слушая, как капли с его пропитанной кровью одежды медленно падают на мертвые листья псевдодубов, толстым слоем покрывавшие землю.
А теперь я лежал в постели, в лагере Содружества, и не мог уснуть, все вспоминая и вспоминая. И спустя некоторое время я услышал маршировавших солдат, строившихся для полуночной службы на площадке.
Я лежал на спине и слушал их. Наконец шум от их маршировавших ног стих. Единственное окно моей комнаты находилось над моей постелью, высоко, слева от нее. Оно не было зашторено, и ночной воздух с его звуками беспрепятственно проникал внутрь комнаты вместе с туманным светом фонарей над площадкой, обрисовывавшим бледный квадрат на противоположной стене моей комнатушки. Я смотрел, наблюдая за этим квадратом, и слушал проходящую снаружи службу. И я слышал, как офицер, руководивший службой, начал молитву. После этого они снова запели свой боевой гимн, и на этот раз я прослушал его лежа от начала до конца.