Моим проводником был пехотинец роялистов, то есть Сил Южного Раздела, уроженец Новой Земли. Ему было уже за тридцать, и от природы он был желчным — как я понял из того скрытого удовольствия, которое, казалось, он получал, видя, как мои городские сапоги и плащ журналиста пачкаются землей и мхом. Теперь, спустя шесть лет с того момента в Конечной Энциклопедии, мои личные способности стали настолько естественными для меня, что у меня ушло бы лишь несколько минут на то, чтобы полностью изменить его мнение обо мне. Но в этом не было необходимости.
Наконец он привел меня к маленькому связному пункту у подножия холма и передал меня офицеру с тяжелой, квадратной челюстью, которому уже было под пятьдесят; под глазами его виднелись темные круги. Офицер был уже староват для подобной полевой службы, и возраст явственно давал о себе знать. Более того, угрюмые легионы Содружества недавно совсем неплохо потрепали полуобученных рекрутов Кассиды, противостоявших им. Меня ничуть не удивило, что он посмотрел на меня столь же кисло, как и мой проводник.
Мне было небезразлично его отношение ко мне, поскольку он был полевым командиром, а оно было достаточно прохладным. Я должен был изменить его, если хотел получить то, за чем пришел. И проблема состояла в том, что я пришел, практически не имея никакой информации, касающейся этого человека. Но до меня дошли слухи о новом наступлении Содружества, и у меня было мало времени, так что я примчался сюда под влиянием момента. Я должен был придумать свои аргументы на ходу.
— Комендант Хэл Фрэйн! — представился он, не дожидаясь, когда заговорю я, и резко протянул свою широкую, испачканную ладонь. — Ваши документы!
Я передал их ему. Он просмотрел их, не изменившись в лице.
— О? — произнес он. — Испытательный?
Сам вопрос был по сути равнозначен оскорблению. Его совершенно не касалось, был ли я полномочным членом Гильдии Журналистов или по-прежнему подлежал проверке, как Подмастерье. Упомянув же это, он очевидно пытался намекнуть на то, что у меня еще молоко на губах не обсохло и что, таким образом, я мог представлять потенциальную опасность для него и подчиненных ему людей здесь, у линии фронта.
Тем не менее, сказав это, он даже не подозревал, что этим вопросом не столько атаковал уязвимое место в моей личной защите, сколько приоткрыл уязвимое место в своей.
— Совершенно верно, — холодно согласился я, забирая у него обратно свои документы. И я сымпровизировал на основе того, что он только что выдал о себе. — А теперь о вашем повышении по службе…
— Повышение!
Он уставился на меня. Тон его голоса подтвердил все, что я о нем думал. Как часто обвинения, которые люди выдвигают для нападок на других, выдают их собственные слабые стороны. Человек, который намекает на то, что вы — вор, почти всегда имеет за душой какую-то большую уязвимую область собственной нечестности. И в этом случае попытка Фрэйна подколоть меня моим настоящим статусом, без сомнения, подтвердила, что он был чувствителен к тому же, что и я. Эта попытка оскорбления, вкупе с тем фактом, что он уже по возрасту перерос должность, занимаемую им, указывала на то, что его уже по крайней мере разок обходили с повышением, и на то, что он был уязвим для данного предмета.
Это был всего лишь открывающийся клин — но сейчас это было все, что мне необходимо, спустя пять лет тренировки моих способностей на умах других людей.
— А разве вы не повышаетесь в звании до майора? — спросил я. — Я думал…, — я неожиданно замолчал и усмехнулся ему. — Я полагаю, ошибся. Должно быть, я спутал вас с кем-то другим. — Я попытался изменить тему разговора и осмотрелся по сторонам. — Я вижу, у вас здесь было довольно-таки жарко с утра.
Он накинулся на меня.
— Где вы слышали, что меня повышают в звании? — прорычал он мне. Я понял, что настало время применить кнут.
— Ну, вы знаете, комендант, по-моему, я не запомнил, — ответил я, глядя ему прямо в глаза. Я подождал минутку, прежде, чем это поглубже угнездилось в нем. — Но если бы я и помнил, я думаю, был бы не вправе сообщить вам об этом. У журналистов свои источники, и мне не хотелось бы об этом распространяться. Ведь у военных тоже имеются свои секреты.
Это неожиданно отрезвило его. Он сразу вспомнил, что я не являюсь одним из его пехотинцев, и не в его власти приказать мне сообщить ему то, о чем я не хотел сообщать. Таким образом, в моем случае требовалось применение мягких перчаток, а не железного кулака, если он чего-либо хотел от меня добиться.
— Да, — произнес он, борясь с тем, чтобы переход от гримасы к улыбке выглядел как можно естественнее. — Да, конечно. Вы должны извинить меня. Знаете ли, мы здесь постоянно находимся под сильным огнем…
— Я могу это понять, — произнес я более дружественно. — Конечно же, это не та вещь, что оставляет ваши нервы спокойными и расслабленными.
— Нет. — Он снова попытался улыбнуться. — Вы… значит, не можете мне ничего сказать о повышении, касающемся меня?
— Боюсь, что нет. — Наши глаза встретились снова. И задержались.
— Понятно. — Он снова посмотрел в сторону, несколько угрюмо. — Ладно, так что бы мы могли сделать для вас, журналист?
— Ну, вы бы могли рассказать мне что-нибудь о себе, — ответил я. — Я бы хотел получить о вас какую-нибудь общую информацию.
Неожиданно он снова обернулся ко мне.
— О себе? — спросил он, уставившись на меня.
— Ну да, — подтвердил я. — Всего лишь ваш взгляд на вещи. Всего лишь ваше собственное мнение. Интересный для общественности рассказ — кампания с точки зрения одного из опытных полевых командиров. Ну, вы понимаете.
Он понял. Во всяком случае, я считал, что до него дошло. Я смог разглядеть, как сияние вернулось в его глаза, колесики закрутились где-то там у него в голове. Мы сейчас достигли той стадии, на которой человек с незамутненным сознанием мог бы потребовать еще раз: «Почему я? Я, а не какой-нибудь офицер более высокого ранга или с большим числом наград?»
Но Фрэйн не собирался спрашивать об этом. Ему казалось, что он знал, почему именно о н. Его собственные затаенные надежды привели его к тому, что, сложив два и два, он получил, как он считал, — четыре. Он верил, что действительно приближается к повышению в звании за свои героические действия на поле боя, — и эта вера усиливала в нем сознание его собственной значимости. И его уже ничуть не удивляло мое появление здесь с целью написать о нем статью, интересующую общественность. Не в состоянии трезво оценивать происходящее, он вполне допускал, что, являясь обычным гражданским служащим, я мог и не знать, что он надеется на повышение по службе. А мое невежество заставило меня бездумно раскрыть эту тайну при первой же нашей встрече.
Было немного неприятно осознать, как сразу же изменились его голос и отношение ко мне. Как и некоторые другие личности невысоких способностей, он почти всю свою жизнь провел, запасаясь причинами и извинениями, чтобы доказать, что он действительно обладал экстраординарными качествами, но случайности и предвзятость, слитые воедино, до сих пор преграждали ему путь к заслуженным наградам.
И если бы я действительно интервьюировал его в целях создания репортажа, я бы мог убедить его в малодушии и малозначимости, используя его же собственные слова, по меньшей мере дюжину раз. В каждом его слове чувствовалось хныканье. Настоящие деньги в солдатском ремесле были для наемников. У Фрэйна не было ни храбрости, ни убеждений, чтобы прожить полную лишений жизнь даже отставного офицера Содружества. Его уделом была лишь гарнизонная работа, кадровая служба, но не более… А когда приходила война, таких, как он, отставляли в сторону, освобождая место для наемников либо урожденных, либо обученных и доставленных для настоящей войны.