— Не можете быть расистом, капитан? — брюзжал Севидж, прищуриваясь от дыма. — А вот мы еще посмотрим, как вы не можете…
— Это еще неизвестно, какие у вас там были подруги, — скептически рассуждал майор. — А может, друзья? Может, вы все-таки почувствовали внезапное влечение к подполковнику, а, капитан? В таком случае — это еще и сексуальное домогательство к старшему по званию! Что сейчас, в условиях военных действий армии СДШ, нельзя не признать вопиющей распущенностью и прямым нарушением воинской дисциплины! В то время, когда вся наша демократия, как один человек перед лицом… — почтительный кивок в сторону образцово-показательного подполковника.
А что тут кивать? Без того видно, что он голубее летнего неба. Как и вся наша демократия на букву «п», это майор совершенно справедливо отметил…
Итог — понятный. «Тройка» просто разжевала меня и выплюнула остатки прямо в тюремную камеру. Но приговор оказался таким, что я даже растерялся. Ничего хорошего я не ожидал, но не настолько же! Полное разжалование, лишение орденов и выслуги, и восемь лет заключения с содержанием на строгом режиме…
Вот что называется — от сумы и тюрьмы…
Планета Орион-2.
Тюрьма «Форт Индепенденс».
Тот же день.
За два часа до общетюремного отбоя
— А что, служивый, говоришь, не страшно тебе помирать-то?
От неожиданности я вздрогнул и приподнял голову. Наверное, я действительно задремал, сам не заметил, как это случилось. Или — просто задрых, спал я последнее время урывками, все больше переживал. Вопрос Князя застал меня врасплох.
— Не очень, — не сразу ответил я. — Семь лет уже воюю, привык, наверное…
— А разве к этому можно привыкнуть? — вполне серьезно спросил другой уголовник, тот, что предлагал мне глюк. Я уже понял, что его кличка — Мытник.
— Можно. Удивляет даже не то, к чему можно привыкнуть, а как быстро привыкаешь к тому, к чему привыкнуть нельзя, — честно ответил я.
Мытник дурашливо хмыкнул и покрутил головой:
— Что-то больно кручено! Падла буду, не вколюсь, какого хавера ты тут закошмарил? Так, Князь?
— Да ты не кипешуй, служба, мы тебя ночью зарежем, сейчас — не тронем, мое слово — олово, — обнадежил меня авторитет, не обращая на него внимания. — Сейчас мне потрындеть охота, развести рамсы ништяком. Люблю, знаешь, со свежим языком базар перетереть за жизнь, любопытный я, есть такой грех…
Развалившись на нижних нарах, Князь закинул ногу на ногу и привольно покачивал носком ботинка, перебирая в руках небольшие четки из светящихся камней-кметов с планеты Геттенберг. Игрушка недешевая, между прочим, каждый обработанный кмет такого размера — половина месячного офицерского жалованья.
Все понятно! Его авторитетное Высочество заскучал на нарах, желает утолить сенсорный голод древнейшей формой человеческого общения — беседой…
— Ладно, давай разведем… это самое, — согласился я. — А о чем?
Действительно, почему бы не потрындеть с хорошим человеком? Или хотя бы не развести рамсы ништяком?
Князь задумался, ловко пощелкивая кметами в толстых и на вид совсем не ловких пальцах.
— Да обо всем, — определил он, наконец. — Я — человек доверчивый, мне по ушам проехать — одно удовольствие. Не менжуйся, служба, лепи горбатого от фонаря по фейру!
Двое остальных уголовников подхалимски затыкали. Лично я не настолько владею феней, чтобы понять его до конца, но, видимо, в этих словах крылась какая-то ирония. Впрочем, ребята хорошие, душевные, зарезать обещали только ночью, так что иронию я решил пока проигнорировать.
— Спрашивай, я отвечу, — разрешил я.
— И военную тайну выдашь? — делано удивился авторитет.
Остальные аборигены дружно поддержали его эмоциями, выполняя роль хора в древнегреческой комедии.
— Тебе какую — поменьше, побольше? — спросил я. — Самую тайную или что-нибудь попроще, скажем, в пределах второго уровня секретности?
— Не, служба, ну тебя к бесу с твоими тайнами! — заявил Князь вполне разумно. — А то наслушаешься тебя, ваши же из армейской контрразведки потом глотку перережут. И хиляй потом на три листа тихой баною, как креп чавырловый!
— Наши контрразведчики глотки не режут, не звери же, — уточнил я. — Поставят под плазмомет — тогда и можешь хилять, как угодно. Выброс плазмы — 0,002 секунды — быстро, чисто, гуманно. Не только моргнуть, подумать ничего не успеешь, как одна черная плешь на земле останется.
— Вот и я говорю… Не, военных секретов нам не надо… Так, Кукушка? — тот яростно затряс головой, тоже не сгорая от любопытства (такой невольный каламбур). — Нам бы что-нибудь душевное, про жизнь, про отношения, про уси-пуси, про баб, например… Любишь про баб, а, Кукушка?
На этот раз древнегреческим хором заржал только один Мытник, а смазливый Кукушка, похоже, и про баб не любил. Не угодишь на него…
Ну да, они же все педики, эти молодые и приблатненые! — вспомнил я. Прогрессивная идея совместного содержания в тюрьмах мужчин и женщин (чтоб не подчеркивать половую дифференциацию, разумеется) еще только пережевывается в Конгрессе, и пока авторитетам приходится довольствоваться тем, что есть под рукой. Хотя на свободе для них дело чести как раз в обратном — демонстрировать мужественную любовь к противоположному полу, это я знал. Своя жизнь, свои законы…
Но, в общем, разговор мне не нравился. Создавалось стойкое впечатление, что меня нарочно «разводят на базар», а следовательно — «выставляют в клоуны». Предупреждали же меня — с урками надо всегда держаться настороже, как во время разведрейда в чужих тылах. У них, будто у хищных зверей, каждое телодвижение с плотоядным подтекстом…
Подумав об этом, я почувствовал даже нечто вроде невольного восхищения. Несмотря ни на что, уголовным всегда удается сохранить свой параллельный мир, при любой власти и любом общественном строе. «Человек человеку — волк, и тот волк хорош, у которого крепче зубы», — просто, понятно и не лишено определенной биологической логики… Волк, значит, а также бешеная собака или вонючий скунс — все «по понятиям»… Вот только жить в таком собачьем измерении мне никак не хочется, про себя могу точно сказать…
Щелканье и позвякивание замка камеры перебили мои мысли. Я еще только водил головой, не понимая, что надо делать, а уголовные уже соскочили со своих «шконок», и все, даже Князь, выставились у коек столбами.
«Интересно, как же они догадались, что это не просто абы какой надзиратель, а сам начальник тюрьмы?» — успел я подумать, пока соскакивал с верхних нар.
Тюремная интуиция?
Начальник, полковник Чонги, личность в здешних местах такая же зловещая, как колдун-людоед из бабушкиных сказок, вперил в меня тяжелый, темно-сливовый взгляд. Лицо со смуглым природным оттенком в тусклом свете тоже казалось темным. Фигура «хозяина» была невысокой, круглой, в сытых, довольных складках, словно у запрещенного Будды с древних изображений.
Как положено большому начальству, «хозяин» заявился к нам с целой свитой из офицеров, которые топтались у него за спиной. В камере сразу стало тесно и людно.
— Почему лежим до сигнала «отбой», заключенный? — спросил полковник довольно писклявым голосом с нотками птичьего щебетания, какие часто прорываются у азиатов. Значит, успел заметить…