Симмонс обернулся от самой двери, недобро сверкнул глазами.
- А вот это уж совсем не ваше дело, Дюммель. Помните английскую пословицу: "Любопытство погубило кошку". Займитесь лучше делами.
Предупреждая Дюммеля о своих комнатах, Симмонс попал в самую точку. Зигфрид Дюммель буквально сгорал от желания хоть одним глазком заглянуть в запретную дверь. Не имея ни малейшего представления о том, что происходит за ее окрашенными белой масляной краской створками, он мог лишь строить догадки, и догадки эти были одна неправдоподобнее другой. Как это ни странно, виною всему были факты. А с фактами герр Дюммель привык считаться.
Начать хотя бы с того, что Симмонс сам руководил ремонтом четырех смежных комнат, облюбованных им под супружеские апартаменты. Велел забрать окна толстыми железными решетками, прорубить двери между комнатами, а те, что выходили в коридор, снять и заложить проемы кирпичом. Затем в доме две недели работали русские слесари с завода и ремонтных мастерских, - угрюмые, немногословные, вечно чем-то недовольные люди. Что они там делали, - одному богу известно. Дюммель однажды подслушал их разговор, да и то случайно.
- Золотая голова у человека, даром что барин. Нам бы на завод такого.
- Не говори, - откликнулся другой. - Самим бы нам все енто ни в жисть не смонтировать. И где он только раздобыл все? Сколько живу, а такого добротного материалу не видывал.
- Говорю - голова-человек!
После слесарей работала артель маляров-штукатуров. Потом за дело взялись плотники. Потом опять слесари с токарями.
По городу циркулировали самые невероятные слухи. Знакомые извели Дюммеля расспросами, но тот только плечами пожимал в ответ. Он и в самом деле не знал ничего: ни одной души, кроме рабочих, Симмонс близко не подпускал к своим апартаментам.
Прибиралась в комнатах Симмонсов все та же придурковатая Рея, возведенная в ранг горничной. Ходила она теперь опрятно одетая и благоухала, как парфюмерная лавка. Дюммель подкатился было к ней с расспросами, но та дико воззрилась на него единственным глазом и пригрозила "пожалиться барину". Пришлось отстать. А потом у Реи вдруг объявился второй глаз! Стеклянный, правда, но точь-в-точь, как настоящий.
- Барин подарил, - лаконично отвечала она на вопросы любопытствующих, и больше у нее ничего выудить не удавалось.
Как-то в полдень, когда в доме буквально нечем было дышать от духоты, а столбик термометра за окном показывал в тени сорок шесть градусов по Цельсию, Симмонс притащил в кабинет Дюммеля бутылку холодного, как лед, шампанского.
- Майи готт! - изумился немец. - Можно подумать, что вы его прямо из ледника принесли, герр Симмонс.
Тот усмехнулся, разливая шампанское в мгновенно запотевшие бокалы:
- Ешь виноград и не спрашивай, из чьего он сада. Так, кажется, говорят у вас на Востоке?
Ну и наконец эти пугающие, прямо-таки уму непостижимые поездки Симмонса. Дюммель мог поклясться, что по крайней мере во время некоторых таких "поездок" шеф не выходил из дома. Дьявольщина какая-то! Однажды во время разговора в своем кабинете Зигфрид осторожно потянул воздух ноздрями: нет, несло от Симмонса обыкновенно - одеколоном, табаком, чуть-чуть винцом. Серой не пахло.
- Чего вы вынюхиваете, Зигфрид? - усмехнулся Симмонс.
Дюммель растерялся и стал зачем-то переставлять гроссбухи в стенном шкафу.
Была во всем этом какая-то жгучая тайна. Дюммель изо всех сил старался ее понять, не мог понять н напрочь утрачивал душевное равновесие.
К обеду Симмонсы не вышли. Дюммель поклевал принесенную из ресторана отбивную. Плеснул в стакан приторно теплого квасу из кувшина. Увидев шкандылявшую по улице Рею, крикнул в окно:
- Чего убирать не идешь?
- Ан не ведено! - огрызнулась бабенка, не останавливаясь. "Не нелено, не велено", - ворчливо передразкнл Дюммель и вдруг точно с цепи сорвался, заорал на принятого недавно лакея - долговязого рязанского парня с лошадиной челюстью: Чего зубы скашшь, стервец?!
Тот шарахнулся, выронил с испугу грязную тарелку из рук. Хорошо хоть не разбилась.
Дюммель отхлебнул из стакана. Поморщился. Взял шляпу со стула.
- Спросят, - по делам пошел! - буркнул, уходя, корпевшим над конторскими книгами служащим. Те согласно закивали, как заведенные.
Послонявшись по пыльной раскаленной добела улице, барон нанял за двугривенный фаэтонщика и покатил на озеро купаться. Когда выехали за город, извозчик - загорелый до эфиопской черноты малый в домотканной холщовой рубахе, таких же портках и меховом несмотря на жару малахае, подхлестнул лошаденку и затянул что-то тоскливо-протяжное.
- Не вой! - строго сказал герр Дюммель.
- А? - обернулся тот.
- Малахай зачем напялил, спрашиваю?
- Жару жара режет, - непонятно ответил сарт. - Летом горячий чай пей, одевайся тепло - хорошо!
- Азият! - с чувством сказал Дюммель. Хотелпрезрительно, получилось наоборот: вроде бы восхищается. Расплачиваясь возле полосатой купальни, наказал:
- Вечерком, как солнце садиться начнет, обратно за мной приедешь.
- Деньги вперед давай - приеду, - озорно сверкнул раскосыми глазами малый.
- А это не видел? - Дюммель сложил пальцы кукишем, поднес к приплюснутому фаэтонщикову носу. - И так прискачешь как миленький.
Сарт сплюнул и стал разворачивать фаэтон. Немец заковылял по песку к досчатой раздевалке.
- Эй, баткя!
Дюммель оглянулся. Стоя в фаэтоне извозчик издали показывал ему дулю.
- Это себе возьми! У меня ба-алшой есть!
Герр Дюммель даже присел от такого неслыханного оскорбления.
- Я т-тебе!
Но фаэтонщика уже микиткой звали. Чертыхаясь по-русски и по-немецки, барон разделся и полез в теплую, как парное молоко, воду.
- Дурака нашел, - бормотал он, имея в виду Симмонса, и блаженно сощурил глазки. - Он отдыхать будет, а я - работай? Нет уж, отдыхать, так всем отдыхать,
Он вспомнил усердно склоненные над конторскими книгами белобрысые головы служащих и с удовлетворением произнес вслух:
- Пусть дураки пашут.
Откуда ему было знать, что тотчас после его ухода работнички захлопнули книги и отправились в кабак пить пиво.
Поздно вечером, добравшись наконец пешком (не приехал-таки паршивец-фаэтонщик) до своей конторы, герр Дюммель ткнул ногой дремавшего на крылечке сторожа, а когда тот вскочил, испуганно моргая спросонья, спросил, свирепо выпячивая челюсть:
- Спрашивали?
- Так точно, спрашивали.
- Кто?
- Из обчества Рязано-Уральской железной дороги.
- Опять спишь, сукин сын?
- Никак нет-с, ваше благородие. Бдю-с...
- Ну, Ванька, смотри у меня!
Сторож поспешно подобрал с крыльца старое одноствольное ружье, вытянулся, выпятив грудь, и гаркнул во всю глотку:
- Слушаюсь, ваше благородие!
- Тише ты, черт!
- Есть, тише! - еще громче заорал сторож. Дюммель махнул рукой и вошел в дом. В столовой, возле прикрытого салфеткой ужина белела какая-то бумажка. Дюммель засветил свечу в бронзовом подсвечнике.
Предприятие "Караванный путь Хива - Уральск "Общества Рязанско-Уральской железной дороги" предлагало свои услуги по перевозке грузов для строящихся хлопкозаводов.
- Опоздали, голубчики! - герр Дюммель скомкал записку, швырнул в темный угол комнаты. - Сами дорогу построим. Да еще вас, глядишь, по ветру пустим.
Он снял салфетку и, придвинув стул, принялся за ужин. Холодная курица застревала в глотке. "Могли бы догадаться, черти! - подумал немец. - До каких пор все надо подсказывать?" Сам того не замечая, он даже в мыслях старался подражать шефу.
Бутылка смирновской отыскалась в буфете на кухне. Дюммель налил полный стакан, выпил и закусил огурцом. Проклятый фаэтонщик не шел из головы, вертел, окаянный, смугло-чумазым кукишем, скалил зубы.
"Встречу на улице, все бока обломаю, - мрачно решил немец. - Попадись только!".
После второго стакана мягко закружилась голова, все вокруг стало простым и доступным, лишь где-то на задворках сознания маячил Симмонс - строгий, в щегольском сером костюме.