* Полицейский.
** Чего изволите?
*** Будет сделано.
- Не торопится Якыт, - вздохнул Худакь-буа. - Видать, что-то ее задержало.
Он опустился на траву, вытянув ревматически хрустнувшие ноги, обмакнул лепешку в мутную, кофейного цвета воду арыка и стал медленно жевать беззубыми челюстями. Укоренившаяся с годами привычка думать вслух оставляла его лишь когда рот был занят едой, или под языком покоилась очередная порция жгучего ядовитого насвая *.
"Совсем из ума выжила старуха, - размышлял он, вяло перекатывая во рту неподатливо жесткий кусок. - Вроде бы и лет немного, сорока еще нет, а уже память теряет. И то сказать: семерых детей похоронила. Один Джума и выжил. Любая женщина голову потеряет. Якыт еще молодчина - и по дому управляется, и коровенку содержит, и к сыну в Ургенч нет-нет да выберется. А от Кыркъяба до Ургенча три таша ** идти, не меньше, Да еще не с пустыми руками: загара *** напечет, гекберекь ****. Балует парня. Не сладко Джуме живется. Жаббарбий - зверь лютый, даром, что из нашего кишлака родом. Еле упросил я его Джуму на службу принять. Взять-то взял, зато три шкуры дерет с бедняги. Едва на хлеб себе зарабатывает парень. Уйти бы, да некуда".
Лепешка наконец поддалась. Старик разжевал ее деснами, проглотил. Окунул в воду второй кусок. От него в разные стороны прыснули мелкие рыбешки.
- Кишь! - запоздало цыкнул на них Худакь-буа. Ишь, обрадовались, божьи созданья!
Поколебавшись, отломил кусочек хлеба и, размельчив, бросил в воду. Мутная поверхность забурлила крохотными водоворотами: сотни рыбешек тотчас вступили в сраженье за хлебные крошки. Старик некоторое время наблюдал за ними, потом вздохнул и покачал головой:
- Ну чем не люди? Так и норовят друг у друга кусок изо рта вырвать!
- С кем ты разговариваешь, ата?
Старик вздрогнул и с неожиданным проворством вскочил на ноги.
- Я пир им! *****
* Смесь табака с известью.
** Мера длины, около 8 км.
*** Колобок из муки сорго.
**** Пирожки с зеленью.
***** О покровитель!
Перед ним, весело улыбаясь, стоял Джума.
- Как ты меня испугал, сынок. Думал, сердце лопнет от страха.
Только теперь Худакь-буа обратил внимание на то, как одет его сын. На Джуме красовалась нарядная чустская тюбетейка, под новеньким шелковым халатом была надета белоснежная батистовая рубашка, просторные темно-синие шаровары ниспадали на голенища начищенных до блеска хромовых сапог.
Мысли одна невероятнее другой метались в его голове, бросали то в жар, то в холод. Что могло произойти с сыном? Откуда у него эта дорогая одежда? Одни сапогв - целое состояние. Это у нищего-то фаэтошцика?..
- Сынок, - почему-то шепотом позвал Худакь-буа.
- Да, ата?
- Что с тобой стряслось?
- Со мной? - удивился Джума. - Ничего, а что?
- У тебя такая одежда... - Старый дехканин с трудом подбирал слова. - У Жаббарбия и то такой нет.
- А-а... - Джума рассеянно оглядел себя и пожал плечами. - Одежда как одежда.
- Подумай, что ты говоришь, сынок! - встревожился Худакь-буа. - Откуда она у тебя?
- Купил.
- Где? На какие деньги?
Некоторое время Джума недоуменно смотрел на отца и вдруг хлопнул себя по лбу и расхохотался.
- Как же я сразу не сообразил?.. Ты же ничего не знаешь!
- Откуда у тебя столько денег, Джума? - строго спросил старик.
- Успокойся, ата, - Джума взял отца за руку. - Я тебе все расскажу. А сейчас давай поедем домой.
- Поедем? - поразился Худакь-буа. - На чем?
- На нашем фаэтоне. Вон он стоит на дороге.
У придорожного тополя действительно виднелся щегольской фаэтон. Конь гнедой масти, то и дело встряхивая головой,щипал траву.
Не веря своим глазам, Худакь-буа подошел к экипажу, недоверчиво провел ладонью по конской гриве.
- Садись, ата! - Джума похлопал по сиденью.
- Скажи, Джума, - спросил старик, когда они уже подъезжали к кишлаку. - Ты нашел клад?
- Еще какой! - Джума улыбнулся и легонько подхлестнул иноходца. - Я судьбу свою встретил.
Час от часу не легче! Старик чуть не вывалился из фаэтона.
- Встретил судьбу?
- Да, ата.
- Как поживает твой грум?
- По-моему, нормально. А что?
Они стояли на вершине невысокой горы, глядя вниз на гигантскую излучину реки, стремительно катившей мутные воды на север, к Аральскому морю. Противоположный берег едва угадывался в голубоватой дымке расплывчатыми очертаниями Султанваисдага. Там, дальше на восток начиналась пустыня Кызылкум - раскаленные солнцем барханы, белесые пустоши солончаков, похожие на лунный пейзаж, мертвые горные кряжи. Оттуда, с востока, дул горячий ветер, и даже необъятная гладь Амударьи не смягчала его обжигающего дыхания.
- Слишком много времени ты уделяешь ему последнее время. Пожалуй, даже больше, чем мне. Разве не так?
- Так. - Она встряхнула головой, отбросила с глаз золотистую прядь. - Ты как всегда прав. Мне доставляет удовольствие лепить из него человека.
- Лепить? - усмехнулся Симмонс.
- Ну, назови это как-нибудь по-другому. Кстати, знаешь, чем он сейчас занят? Изучает двойную итальянскую бухгалтерию.
- Даже так?
Она кивнула, продолжая смотреть куда-то вдаль.
- На кой черт она ему?
- Не скажи! Скоро у него будет свое дело.
- Дело? - Симмонс присвистнул. - Какое, если не секрет?
- Фаэтонхона. Я решила помочь ему стать на ноги.
- А этот, как его? Жаббарбий?
- Пойдет работать к Джуме.
- Ты уверена?
- А что ему останется? Пятница его на корню купит.
- Какая еще пятница?
- Не какая, а какой. Джума. Я правильно перевела это слово?
- Правильнее некуда. Только учти, Жаббарбий его в два счета сожрет, твоего Пятницу. Это тебе не Робинзон Крузо.
- Поживем, увидим, - пожала плечами Эльсинора.
Симмонс испытующе посмотрел на нее, но промолчал.
- Интересная это штука быть богом, - продолжала она.
- Кем-кем? - переспросил Симмонс.
- Богом.
- Так уж и богом, - усомнился он.
Увлеченная своими мыслями, она его не услышала.
- Всего несколько дней назад Джума был обыкновенным фаэтонщиком. Представления не имел о грамоте. Пальцы на руке не мог сосчитать. А теперь...
- ...изучает итальянскую бухгалтерию, - ехидно подсказал Симмонс.
- ...прочел сотни книг...
- ...обзавелся собственным мировоззрением.
- Не смейся, Эрнст. Он действительно стал другим человеком.
- И все за какую-то неделю.
- Напрасно иронизируешь. Я перенесла его в будущее, наняла репетиторов, определила в школу для умственно отсталых. Можешь смеяться сколько тебе угодно, но спустя три месяца ему там уже нечего было делать, и я перевела его в экономический колледж.
- Ты рисковала, Люси. Парень запросто мог свихнуться.
- Он не свихнулся, Эрнст. Знаешь, что ему помогло?
- Что?
- Он поверил в легенду. В легенду о пэри, которая приносит счастье.
- Пэри, конечно же, ты? - усмехнулся Симмонс.
- Да. И это, если хочешь, ответ на твой вопрос о том, почему я уделяю ему столько внимания. Он так самоотверженно зерит в свою легенду, так отчаянно за нее ухватился, что я просто не могу поступить иначе.
- И ты действительно веришь, что он будет счастлив?
Эльсинора обернулась к мужу, взяла его за руку.
- Он уже счастлив, Эрнст. У него есть собственный фаэтон с лошадью, он одет-обут, хорошо зарабатывает, видел и знает гораздо больше, чем любой из его соплеменников...
- Стоп! - Симмонс мягко похлопал ее по запястью. - Как раз последнее-то его и погубит. Соплеменники, как ты выразилась, не простят ему этого. Они его сожгут на костре, живьем зароют в землю, забросают камнями. А потом, спустя годы, возможно, причислят к лику святых. Так уж устроено человечество.
- Ты говоришь страшные вещи, Эрнст.
- Это не я, Люси. Это история. Вспомни Иисуса Христа, Джордано Бруно. Джума, конечно, не Иисус, но разница только в масштабах. И Джуме от этого, поверь, не легче.
- Не пугай меня, Эрнст. Давай лучше не говорить об этом. - Она помолчала, сосредоточенно глядя куда-то вдаль. - Зачем мы сюда приехали? Не просто же так, подышать свежим воздухом?