В тот же вечер Дюммель отыскал француза в ресторане и, выложив на стол монеты, развернул ведомость.
— Прошу расписаться в получении, мсье динозавр.
Француз вытаращил глаза, но тут же взял себя в руки и решительным жестом отодвинул деньги.
— Не пойдет.
— Это почему же? — осведомился немец.
— Не та валюта. — Француз отхлебнул из рюмки, аппетитно почмокал. — Мне нужны наполеондоры. Пятьсот наполеондоров и ни сантимом меньше.
Ни слова не говоря, Дюммель сгреб деньги обратно в портфель и, не прощаясь, покинул зал ресторана.
Эльсинора, которой он, возвратившись домой, поведал о своих злоключениях с проклятым «динозавром», весело расхохоталась.
— Вы неподражаемы, герр Дюммель! Вы просто прелестны в своем невежестве! «Динозавр» — это же надо было придумать.
— Где я ему наполеондоры искать буду? — сокрушался барон.
— Вы хоть видели наполеондоры когда-нибудь?
— Откуда?
— Хотите полюбоваться?
— Мадам, конечно, шутит.
— Вовсе нет. Сейчас поищу в своей коллекции.
— Стоит ли беспокоиться, мадам?
— А почему бы и нет? Будете по крайней мере знать, как он выглядит.
«Век бы его не видеть», — подумал барон, но деликатно промолчал. Эльсинора скрылась за дверью, а Дюммель отпер сейф и в сердцах швырнул в него портфель.
— Вы опять не в духе, Зигфрид?
Дюммель вздрогнул и оглянулся. В дверях стоял улыбающийся Симмонс.
«Тебя только не хватало!» — Барон мысленно чертыхнулся.
— Рассчитались с дизайнером?
Немец отрицательно мотнул головой.
— Не нашли?
— Нашел. — Дюммель тяжко вздохнул и запер сейф.
— И что же?
— Не взял, жулик. Ему, видишь ли, наполеондоры подавай. А откуда у меня наполеондоры?
— М-да. — Симмонс прошелся по комнате. Сел в кресло. — Пожалуй, действительно проблема. Что же вы намерены делать, Зигфрид?
— Не знаю, — угрюмо буркнул немец. — Ума не приложу.
— А я знаю! — Эльсинора стремительно вошла в комнату. — И ты здесь, Эрнст?
— И я здесь, — улыбнулся Симмонс.
— Я принесла герру Дюммелю наполеондор, — сообщила она радостно.
— Думаешь, это его выручит? Вам ведь нужно ик гораздо больше, а, Зигфрид?
— Еще четыреста девяносто девять таких монет, если этот динозавр не врет.
— Динозавр? — хохотнул Симмонс. — Дизайнер, вы хотите сказать.
— Какая разница? — уныло проворчал немец, paзглядывая протянутую Эльсинорой монету. — Золотых от этого не прибавится.
— Что верно, то верно. — Симмонс благодушно попыхивал сигаретой. — Хотя, как знать? Возможно, как раз этот золотой вас и спасет, Дюммель. Что ты на это скажешь, Люси?
— Скажу, что друзей надо выручать.
— Золотые слова… — Симмонс затянулся и пустил к потолку длинную струю дыма. — Как по-вашему, друг вы нам или не друг, Зигфрид?
— Я? — оскорбился барон. — Вам?
— Ну, разумеется, вы нам.
— И вы еще в этом сомневаетесь?
— Я нет. А вот Люси…
— Мадам Эльсинора! — взмолился немец.
— Эрнст шутит, герр Дюммель.
— Ну полно, полно, барон. Экой вы, право! Уже и спросить ни о чем нельзя.
Симмонс загасил сигарету и поднялся.
— По правде говоря, этот ваш динозавр-дизайнер и мне порядком надоел. Но уговор есть уговор. Так что вам придется поработать, Дюммель.
— С огромным удовольствием, шеф.
— Даже так? — Симмонс усмехнулся. — Ну что ж, тогда отправляйтесь и принесите два ведра мусора.
— Два ведра чего? — оторопел немец.
— Мусора, — невозмутимо повторил шеф. — Щебенка, глина, известь — все равно, лишь бы поувесистее.
— Вы смеетесь надо мной, шеф.
— Вовсе нет. Вам ведь нужны золотые?
— Нужны, — вздохнул барон.
— Тогда не теряйте времени.
— Хорошо, шеф. — Дюммель все еще колебался. У самых дверей он оглянулся. — Вы не шутите, герр Симмонс?
— Ничуть, Зигфрид.
— Тогда я пошел?
— С богом, барон.
Дюммель вышел, прикрыв за собой дверь.
— По-моему, ты переигрываешь, Эрнст, — улыбнулась Эльсинора.
— Возможно.
Симмонс наклонился, поцеловал ее в щеку. Она ласково провела рукой по его волосам. Он перехватил ее ладонь и поднес к губам.
— Хочется хоть на минуту почувствовать себя богом. Могу я себе это позволить?
— Конечно, можешь. — Она рассмеялась. — Как прикажете к вам обращаться в такие минуты?
— На ты. Бог — единственная персона, к которой англичане обращаются на ты.
— Даже теперь? — усомнилась она.
— Когда теперь?
— Ну тебя! В XXIII веке, разумеется.
— Не знаю, — откровенно признался он. — Ни разу не бывал в церкви. Как-то не до того было.
— А ведь церкви там все еще есть.
— Есть. И верующие есть. Секты, общины…
Они умолкли, занятые каждый своими мыслями. В дверь негромко постучали.
— Войдите, — откликнулся Симмонс. Дверь отворилась, и в комнату вошел Дюммель с двумя ведрами строительного мусора.
— А, вот и вы, Зигфрид! — оживился Симмонс. Взял из рук сконфуженного барона ведра, прикинул, взвешивая. — Пожалуй, достаточно. А теперь не сочтите за труд прогуляться с мадам по парку полчасика. Не возражаете? И боже вас упаси пытаться ее обольщать!
Дюммель досадливо поморщился и вздохнул.
— Знаю я вас, старого греховодника! — не унимался Симмонс, выпроваживая немца из комнаты. — Вам только в рот палец положи.
— …живо выплюнете! — докончила за него Эльсинора и, отстранив мужа, взяла барона под руку. — Ведите меня, рыцарь. И не обращайте внимания на этого брюзгу. Ой!
Симмонс невозмутимо почесал переносицу.
— Одерни! — Эльсинора звонко расхохоталась. — Никто любить не будет.
— Это как раз то, чего я добиваюсь, — усмехнулся Симмонс. И захлопнул за ними дверь.
Минут сорок спустя Симмонс отыскал их в беседке возле пруда. Эльсинора бросала лебедям кусочки хлеба. Дюммель с угрюмой сосредоточенностью наблюдал за птицами.
— Идиллия! — усмехнулся Симмонс и со стуком поставил перед Дюммелем ведерко, прикрытое полотенцем. — Получайте ваши сокровища, барон. Утрите нос динозавру.
Дрожащими пальцами барон сдернул полотенце и ахнул: ведро было доверху наполнено новенькими наполеондорами.
Акционерное общество «Дюммель и K°» процветало. Складские помещения ломились от хлопка, льна, каракульских смушек, семян люцерны, конопли, кунжута. Хлопкоочистительные заводы едва успевали перерабатывать хлопок-сырец, узкоколейка работала с полной нагрузкой, зафрахтованные Дюммелем пароходы с тяжело нагруженными баржами курсировали между Чалышем и Чарджусм по предельно уплотненному графику, и вес же на пристани и отгрузочных площадках поднимались с каждым днем все выше пирамиды из прессованного волокна.
Пришлось обратиться к каючникам, но те до самого конца навигации были наняты другими промышленниками и, слушая заманчивые посулы агентов «Дюммеля и Компании», лишь прискорбно чмокали и разводили руками.
Симмонс выходил из себя и закатывал Дюммелю разгон за разгоном. Еще двумя годами раньше тот бы, наверное, с ума сошел от всего, что ему ежедневно приходилось выслушивать, но теперь сохранял завидное хладнокровие и присутствие духа.
— Ума не приложу, чего вы кипятитесь? — невозмутимо пожимал он плечами после очередного симмонсовского нагоняя. — Дела идут лучше некуда. Деньги лопатой загребаем. Конкуренты на ладан дышат. Чего еще нужно?
За последнее время немец разительно изменился. От облапошенного, вконец потерявшего голову растяпыбарона не осталось и следа: почувствовав твердую почву под ногами, Дюммель как-то уж очень быстро обрел душевное равновесие, все больше и больше ощущал себя хозяином положения. Даже встряска, которую устроил ему Симмонс, перебросив в 1878 год и пригрозив оставить там «у разбитого корыта», мало что изменила.
Дюммель буквально на глазах становился фигурой в деловом мире. С ним стали считаться, его побаивались, перед ним заискивали и лебезили. Изменился он и внешне: стал как-то более собран, подтянут и элегантен, насколько может быть элегантным боров средней упитанности. И — вот уж воистину неисповедимы свойства души человеческой! — после всего, что сделал для него Симмонс, вытащив буквально из грязи да в князи, — боготворить бы барону-неудачнику своего шефа-спасителя, ан нет! Бурлила строптивая тевтонская кровь, шибала в голову. Какими только оскорбительными эпитетами ни награждал Дюммель своего патрона (мысленно, разумеется). Однако в присутствии шефа робел, хотя старался не подавать виду.