Лепешка наконец поддалась. Старик разжевал ее деснами, проглотил. Окунул в воду второй кусок. От него в разные стороны прыснули мелкие рыбешки.
— Кишь! — запоздало цыкнул на них Худакь-буа. Ишь, обрадовались, божьи созданья!
Поколебавшись, отломил кусочек хлеба и, размельчив, бросил в воду. Мутная поверхность забурлила крохотными водоворотами: сотни рыбешек тотчас вступили в сраженье за хлебные крошки. Старик некоторое время наблюдал за ними, потом вздохнул и покачал головой:
— Ну чем не люди? Так и норовят друг у друга кусок изо рта вырвать!
— С кем ты разговариваешь, ата?
Старик вздрогнул и с неожиданным проворством вскочил на ноги.
— Я пир им![26]
Перед ним, весело улыбаясь, стоял Джума.
— Как ты меня испугал, сынок. Думал, сердце лопнет от страха.
Только теперь Худакь-буа обратил внимание на то, как одет его сын. На Джуме красовалась нарядная чустская тюбетейка, под новеньким шелковым халатом была надета белоснежная батистовая рубашка, просторные темно-синие шаровары ниспадали на голенища начищенных до блеска хромовых сапог.
Мысли одна невероятнее другой метались в его голове, бросали то в жар, то в холод. Что могло произойти с сыном? Откуда у него эта дорогая одежда? Одни сапогв — целое состояние. Это у нищего-то фаэтошцика?..
— Сынок, — почему-то шепотом позвал Худакь-буа.
— Да, ата?
— Что с тобой стряслось?
— Со мной? — удивился Джума. — Ничего, а что?
— У тебя такая одежда… — Старый дехканин с трудом подбирал слова. — У Жаббарбия и то такой нет.
— А-а… — Джума рассеянно оглядел себя и пожал плечами. — Одежда как одежда.
— Подумай, что ты говоришь, сынок! — встревожился Худакь-буа. — Откуда она у тебя?
— Купил.
— Где? На какие деньги?
Некоторое время Джума недоуменно смотрел на отца и вдруг хлопнул себя по лбу и расхохотался.
— Как же я сразу не сообразил?.. Ты же ничего не знаешь!
— Откуда у тебя столько денег, Джума? — строго спросил старик.
— Успокойся, ата, — Джума взял отца за руку. — Я тебе все расскажу. А сейчас давай поедем домой.
— Поедем? — поразился Худакь-буа. — На чем?
— На нашем фаэтоне. Вон он стоит на дороге.
У придорожного тополя действительно виднелся щегольской фаэтон. Конь гнедой масти, то и дело встряхивая головой, щипал траву.
Не веря своим глазам, Худакь-буа подошел к экипажу, недоверчиво провел ладонью по конской гриве.
— Садись, ата! — Джума похлопал по сиденью.
— Скажи, Джума, — спросил старик, когда они уже подъезжали к кишлаку. — Ты нашел клад?
— Еще какой! — Джума улыбнулся и легонько подхлестнул иноходца. — Я судьбу свою встретил.
Час от часу не легче! Старик чуть не вывалился из фаэтона.
— Встретил судьбу?
— Да, ата.
— Как поживает твой грум?
— По-моему, нормально. А что?
Они стояли на вершине невысокой горы, глядя вниз на гигантскую излучину реки, стремительно катившей мутные воды на север, к Аральскому морю. Противоположный берег едва угадывался в голубоватой дымке расплывчатыми очертаниями Султанваисдага. Там, дальше на восток начиналась пустыня Кызылкум — раскаленные солнцем барханы, белесые пустоши солончаков, похожие на лунный пейзаж, мертвые горные кряжи. Оттуда, с востока, дул горячий ветер, и даже необъятная гладь Амударьи не смягчала его обжигающего дыхания.
— Слишком много времени ты уделяешь ему последнее время. Пожалуй, даже больше, чем мне. Разве не так?
— Так. — Она встряхнула головой, отбросила с глаз золотистую прядь. — Ты как всегда прав. Мне доставляет удовольствие лепить из него человека.
— Лепить? — усмехнулся Симмонс.
— Ну, назови это как-нибудь по-другому. Кстати, знаешь, чем он сейчас занят? Изучает двойную итальянскую бухгалтерию.
— Даже так?
Она кивнула, продолжая смотреть куда-то вдаль.
— На кой черт она ему?
— Не скажи! Скоро у него будет свое дело.
— Дело? — Симмонс присвистнул. — Какое, если не секрет?
— Фаэтонхона. Я решила помочь ему стать на ноги.
— А этот, как его? Жаббарбий?
— Пойдет работать к Джуме.
— Ты уверена?
— А что ему останется? Пятница его на корню купит.
— Какая еще пятница?
— Не какая, а какой. Джума. Я правильно перевела это слово?
— Правильнее некуда. Только учти, Жаббарбий его в два счета сожрет, твоего Пятницу. Это тебе не Робинзон Крузо.
— Поживем, увидим, — пожала плечами Эльсинора.
Симмонс испытующе посмотрел на нее, но промолчал.
— Интересная это штука быть богом, — продолжала она.
— Кем-кем? — переспросил Симмонс.
— Богом.
— Так уж и богом, — усомнился он.
Увлеченная своими мыслями, она его не услышала.
— Всего несколько дней назад Джума был обыкновенным фаэтонщиком. Представления не имел о грамоте. Пальцы на руке не мог сосчитать. А теперь…
— …изучает итальянскую бухгалтерию, — ехидно подсказал Симмонс.
— …прочел сотни книг…
— …обзавелся собственным мировоззрением.
— Не смейся, Эрнст. Он действительно стал другим человеком.
— И все за какую-то неделю.
— Напрасно иронизируешь. Я перенесла его в будущее, наняла репетиторов, определила в школу для умственно отсталых. Можешь смеяться сколько тебе угодно, но спустя три месяца ему там уже нечего было делать, и я перевела его в экономический колледж.
— Ты рисковала, Люси. Парень запросто мог свихнуться.
— Он не свихнулся, Эрнст. Знаешь, что ему помогло?
— Что?
— Он поверил в легенду. В легенду о пэри, которая приносит счастье.
— Пэри, конечно же, ты? — усмехнулся Симмонс.
— Да. И это, если хочешь, ответ на твой вопрос о том, почему я уделяю ему столько внимания. Он так самоотверженно зерит в свою легенду, так отчаянно за нее ухватился, что я просто не могу поступить иначе.
— И ты действительно веришь, что он будет счастлив?
Эльсинора обернулась к мужу, взяла его за руку.
— Он уже счастлив, Эрнст. У него есть собственный фаэтон с лошадью, он одет-обут, хорошо зарабатывает, видел и знает гораздо больше, чем любой из его соплеменников…
— Стоп! — Симмонс мягко похлопал ее по запястью. — Как раз последнее-то его и погубит. Соплеменники, как ты выразилась, не простят ему этого. Они его сожгут на костре, живьем зароют в землю, забросают камнями. А потом, спустя годы, возможно, причислят к лику святых. Так уж устроено человечество.
— Ты говоришь страшные вещи, Эрнст.
— Это не я, Люси. Это история. Вспомни Иисуса Христа, Джордано Бруно. Джума, конечно, не Иисус, но разница только в масштабах. И Джуме от этого, поверь, не легче.
— Не пугай меня, Эрнст. Давай лучше не говорить об этом. — Она помолчала, сосредоточенно глядя куда-то вдаль. — Зачем мы сюда приехали? Не просто же так, подышать свежим воздухом?
— Нет, конечно. Надо определить место для каменного карьера.
— Ты задумал построить город?
Симмонс сделал вид, будто не понял иронии.
— Здесь…
— Послушай, Эрнст, объясни мне, пожалуйста, одну вещь.
— С удовольствием, Люси.
— Зачем тебе вся эта предпринимательская возня? Ради денег? Но их на твоем синтезаторе можно начеканить столько, что хоть дороги мости.
— Это ты здорово придумала! — расхохотался Симмонс. — Дороги из чистого золота!
— Тогда зачем?
— Понимаешь, Люси, богатый человек всегда в центре внимания. Когда источник его доходов известен, — это еще полбеды: завидуют, но мирятся. А вот когда он богат неизвестно за счет чего, — это вызывает подозрения. Я уже не говорю о том, что синтезировать можно только монеты, но не купюры.
— Почему?
— На купюрах есть номера.
— А, ну да.
— Во-вторых, надо же хоть чем-то объяснить цель нашего тут пребывания.