Час спустя, закончив все формальности, Симмонс вышел из парадного, унося в нагрудном кармане послужной список, конверт с выходным пособием и тщетно стараясь отделаться от все еще звучавшего в ушах навязчивого голоса шефа, который изъявил желание лично пожать ему руку на прощание и пожелать «достойной службы в доблестных Вооруженных Силах». Те же пожелания, слово в слово, были отпечатаны типографским способом на фирменной открытке Генеральной Дирекции, вложенной в его послужной список.
Два часа он праздно слонялся по городу, стараясь выбирать начменее оживленные улицы, заглянул в рыжий от осенней листвы муниципальный парк, поглазел на черных лебедей, невозмутимо плавающих по загаженному пруду, скормил несколько центов игорному автомату, получив взамен жевательную резинку и пачку дешевых сигарет, которые тут же выкинул в урну, и, взглянув на часы, отправился на встречу с Эльсинорой.
Ресторан «Наварра» встретил их оглушительными синкопами джаза.
— Отдельный кабинет, — бросил Симмонс метрдотелю. — И никакой музыки. Разве что Брамс. У вас есть записи Брамса?
— У нас есть все, — многозначительно заверил метрдотель, стилизованный под кастильского гранда.
— Это будет стоить бешеных денег, — шепнула Эльсинора.
— Ну и что? — Симмонс похлопал себя по нагрудному карману. — Здесь выходное пособие за пять лет безупречной службы. И мне не терпится просадить его до последнего цента.
Выражение глаз его спутницы в эту минуту можно было истолковать по-разному.
В шестом часу вечера, слегка осоловелые от стары к марочных вин, изысканных кушаний и хорошей музыки, они добрались наконец до берлоги Симмонса, не сговариваясь, улеглись в постель и уже через несколько минут спали сном праведников.
Пробуждение было ужасным: какофония свиста и воющего грохота беспеременно ворвалась в сознание, хлестнула по нервам, смяла в комок волю и смолкла, выбросив перепуганного Симмонса на позванивающий иллюзорной тишиной берег.
Придя в себя, он обнаружил, что сидит на кровати, судорожно прижимая к груди Эльсинору.
— Что это было? — испуганно спросила она.
— Ничего особенного, — он ласково провел ладонью по ее голому дрожащему плечу, изо всех сил стараясь говорить спокойно. — Сверхсветовые бомбардировщики. Где-то началась война.
— А как же?.. — она не договорила, пытливо вглядываясь в его лицо. В расширенных зрачках ее бился ужас.
— О чем ты?
— Эта повестка… Тебя, наверное, уже ищут?..
— Обойдутся. — Он встал с кровати, узкобедрый, широкоплечий, в синих плавках. — У меня еще по крайней мере сутки форы.
Часы показывали половину третьего ночи. Симмонс прошел в ванную, принял ледяной душ, докрасна растерся старинным махровым полотенцем и, надев пижаму, вернулся в комнату. Эльсинора, по-видимому, успокоилась и с интересом разглядывала «атташе».
— Что это за штука, Эрнст?
— Сейчас узнаешь.
Он усадил ее в кресло, присел напротив так, что их колени сопрокасались.
— Выслушай меня внимательно и не перебивай. Вчерашний разговор не в счет. Считай, что его не было. И учти, — я тебя не уговариваю. Сама решай, как тебе поступить.
Он посвятил ее в свой план, показал времятрон — компактный аппарат, размером и формой напоминающий средней величины чемодан, — и попытался в общих чертах обрисовать их будущее, невероятнейшим образом переплетающееся с прошлым.
— Ну, а теперь хорошенько поразмысли, прежде чем сказать да или нет.
Симмонс встал, закурил. За окном занимался рассвет. Отсюда, с высоты восьмидесятого этажа, город напоминал огромный рождественский пирог, там и сям утыканный свечами небоскребов. Ночью выпал снежок, и это еще более усиливало сходство. «Идиллия», — усмехнулся Симмонс.
Не оборачиваясь, он услышал, как зашелестела перелистываемая страница. «Читает проспект», — машинально отметил Симмонс и задумался, глядя на открывающуюся внизу панораму.
Если пойдет, как задумано, через несколько часов все будет далеко позади. Симмонс поймал себя на мысли, что ему не жаль расставаться с городом. Это скопище домов, улиц, площадей, скверов всегда было для него чужим. Даже в детстве, когда там, где теперь построили огромное противоядерное убежище, стоял их дом — розовый двухэтажный коттедж с палисадником, окруженным чугунной оградой. Тогда мирок Эрнста ограничивался тенистым зеленым пригородом, где обитали люди среднего достатка. За чертой пригорода начинались сверкающие стеклом и сталью улицы с нескончаемым потоком автомобилей и пешеходов, слепящей, оглушающей рекламой магазинов, ресторанов, кинотеатров, игорных домов.
Улицы таили в себе угрозу. Он чувствовал это и инстинктивно старался избегать всего, что было связано с городом. Туда по утрам отправлялись на работу его родители и возвращались вечером обессиленные, словно выжатые, будто город, как гигантский спрут, высасывал из них за день жизненные соки, оставляя самую малость, чтобы они могли доползти домой, отдохнуть, набраться сил и утром снова принести ему очередную лепту.
Во время учебы в Техническом Колледже Симмонс узнал город ближе. Впервые увидел трущобы, разъедаемые тайными и явными пороками. Человеческая жизнь не стоила здесь ломаного гроша.
Позднее, делая первые шаги в мире бизнеса, он с ужасающей безысходностью понял, что и в респектабельных особняках на Нейшнл-стрит, и роскошных виллах Голд-Лейк-Виллидж процветают те же нравы, правит все тот же подлый закон джунглей. Здесь не было публичных домов, не грабили и не убивали открыто, зато стены комфортабельных вилл скрывали такой изощренный разврат, какой обитателям трущоб и не снился, а уж если здесь грабили кого, то разоряли дотла, до петли, до пули в лоб или таблетки стрихнина на сон грядущий, который оборачивался вечным покоем.
И над всем этим витала ханжеская мораль, опирающаяся на десять библейских заповедей.
Растерянный и одинокий, он, как утопающий за соломинку, ухватился за прописную, как ему тогда казалось, истину: «Хочешь выжить — делай монету». Поступил на службу в Генеральную Дирекцию Научных Исследований и не без содействия своего бывшего однокурсника женился на Кэтрин — дочери одного из членов правления ГДНИ, рыжеволосой неврастенической особе с крикливо накрашенными губами и развинченной походкой певички из кабаре.
В качестве свадебного подарка тесть преподнес молодоженам роскошную квартиру в центре города, виллу в Голд-Лейк-Виллидж и только начинавший тогда входить в моду «Кадиллак» с квантовым двигателем.
Отец Кэтрин — один из биржевых воротил, отчаявшись воспитать деловую хватку у своего зятя, в приливе благодушия и родственных чувств, вызвал Симмонса на откровенность и, когда узнал, что тот всерьез намерен заняться наукой, приобрел для него квартиру в западном секторе города и оборудовал отличную лабораторию.
Однако вскоре акулы покрупнее в клочья растерзали чадолюбивого тестя, и Кэтрин, убедившись, что ее супруг звезд (а тем более денег) с неба не хватает, подала на развод. Судя по всему, она вела далеко не затворнический образ жизни. Не раз, проезжая вечером мимо своего бывшего гнездышка, Симмонс видел в окнах силуэты извивающихся в эротических танцах.
Голос Эльсиноры вернул его к действительности.
— Не возражаешь, если я включу эту штуку?
— Да. То есть нет, — спохватился Симмонс и махнул рукой. — Включай, конечно.
Он снова отвернулся к окну. Город заволакивало сизой дымкой смога. С тех пор, как он остался один, минуло пять лет. И все эти годы он, не покладая рук, трудился над своим детищем. Из смутной догадки, казалось бы, неосуществимых предположений родился аппарат, позволяющий шагнуть за пределы существующей реальности.