Дурачка отпустили на все четыре стороны, а Дюммель с Симмонсом, запершись в кабинете, два часа обсуждали создавшееся положение.
— Черт вас разберет, что вы за человек, Зигфрид, — выговаривал Симмонс без особого, впрочем, раздражения. — Что вам ни поручи, с треском провалите.
Барону ничего не оставалось, как молчать, понуро опустив голову.
— Ладно, — смягчился Симмонс. — Что думаете дальше делать?
— Обеспечить безопасность перевозок. Вдоль всей узкоколейки пикеты, казачьи разъезды…
— Ну-ну, — по тону трудно было определить, одобряет Симмонс или наоборот — осуждает.
— От услуг каючников надо отказаться полностью, — неуверенно продолжал барон.
— Ну, положим, это-то они уже сами сделали, — усмехнулся Симмонс. — Да еще челобитную на нас подали. Давайте дальше, Зигфрид.
— Увеличить число барж на Амударье. С каждым речным караваном — взвод охраны.
— Эдак вам, батенька, всего Ново-Ургенчского гарнизона не хватит. Ну, а еще что?
— Еще… — Дюммель растерянно развел руками. — Надо охрану дома усилить. Отменить приемы, ограничить посещения. Они теперь ни перед чем не остановятся.
— Кто «они»? — жестко спросил Симмонс.
— Ну… — Дюммель замялся. — Те, кто этого негодяя подослали.
— Вы знаете, кто это сделал? — в голосе шефа звенел металл.
— Пока нет. — На немца жалко было смотреть.
— Ну так вот, — Симмонс щелкнул зажигалкой, прикурил. — Прежде всего установите, чьи это фокусы. В лепешку расшибитесь, а выясните, ясно? Это во-первых. А во-вторых, распорядок в доме останется прежним: приемы были и будут. Я вам больше скажу: через неделю, то-бишь в следующее воскресенье, закатим бал. На пятьсот персон. С фейерверками, танцами, лотереей… Одним словом — бал! Пусть ни одна сволочь не воображает, что Симмонса можно запугать. Понятно?
— Понятно, шеф. Но…
— Никаких «но»! Посоветуйтесь с мадам и действуйте.
— Слушаюсь, шеф.
Симмонс ушел, хлопнув дверью. Дюммель тяжело плюхнулся в кресло и достал из ящика стола коробку с сигарами.
«Сдает шеф, — ни с того ни с сего подумал он, срезая перочинным ножом кончик сигары. — Нервишки шалят. Не знает, на ком зло сорвать».
Он долго раскуривал сыроватую сигару, потом откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, выпустил к потолку длинную струю дыма.
— «Никаких «но»! Никаких «но»! — теперь, когда Симмонса не было рядом, барон мог позволить себе роскошь передразнить шефа. — «Посоветуйтесь с мадам!» — не открывая глаз, Дюммель скрипнул зубами. — Побежал, как же! Мальчишку нашли!»
— О чем это вы, герр Дюммель? — прозвучал над самым ухом забывшегося барона мелодичный голос Эльсиноры. Львиный рык и тот, наверное, не произвел бы на барона большего впечатления: немец вскочил, как ужаленный, ошалело вытаращив глаза.
Эдьсинора стояла посредине комнаты, с любвпытством наблюдая за главой акционерного общества.
— Лишнего выпили? — осведомилась она.
— Боже упаси!.. То есть, я хотел сказать да, мадам! Простите великодушно…
«Эрнст, пожалуй, прав, — подумала она, продолжая разглядывать Дюммеля. — Ни капельки самолюбия. А ведь когда-то личность была. Не ахти какая, а все-тм ки… И с чисто женской непоследовательностью: — Бедняга Джума. Что его ждет?»
— Герр Симмонс намерен в воскресенье устроить бал, — неуверенно сообщил немец. — Велел посоветоваться с вами, мадам.
— Бал, — машинально повторила она. — Бал, вы сказали? Это, пожалуй, неплохо придумано: хоть какое-то развлечение. Заготовьте пригласительные билеты человек на сто.
— Приказано на пятьсот персон, — выпалил барон.
— Ну что ж, на пятьсот, так на пятьсот. Распорядитесь о покупках, наймите прислугу. Впрочем, не мне вас учить, герр Дюммель.
— Так точно, — обрадованно рявкнул тот. — Все будет сделано, мадам. Можете быть спокойны.
«Чему он радуется? — удивленно подумала Эльсинора. — А, да не все ли равно!» — И, махнув рукой, заговорила о другом.
После памятного возвращения из залитой кровью восставших рабов Хивы Симмонс долгое время не прикасался к времятрону. При одном взгляде на блестящую луковицу холодело в груди и начинали мерещиться черные провалы пустынных улиц, озаренные отблесками пожаров, зловещее карканье ворон, крадущиеся шаги, окровавленное лицо Савелия… Перехватывало дыхание от смрадного запаха разлагающихся трупов и чадящих руин. Спазмы перехватывали горло, и Симмонс спешил на воздух, в сад, искал забвения в работе — все равно какой, в разговорах с людьми — безразлично, с кем и о чем.
Никогда прежде он не был так ласков с Эльсинорой, так предупредительно вежлив и учтив в общении с Дюммелем. И если она понимала, откуда идет эта нежность и не удивлялась, то барон терялся в догадках и, обляваясь холодным потом, не спал по ночам, ожидая подвоха.
Но шло время, и душевное равновесие постепенно возвращалось к Симмонсу. Он стал целыми днями просиживать в своем кабинете, обложившись книгами, курил сигарету за сигаретой, делал какие-то записи в тетради в красном клеенчатом переплете. Эльсинора наблюдала за ним с нарастающим беспокойством и до поры до времени ни о чем не спрашивала. Однако вечно так продолжаться не могло, они оба прекрасно понимали это, и однажды, возвращаясь с вечерней прогулки по саду, Симмонс, как обычно остановившись возле двери в кабинет, придержал Эльсинору за руку.
— Посиди со мной, Люси. Ты никуда не спешишь?
— Нет.
Они вошли в комнату, заставленную вдоль стен книжными стеллажами. Симмонс опустился в кресло.
Эльсинора продолжала стоять, машинально разглядывая разбросанные по столу книги. Полистала одну. Взяла другую. «Никита Муравьев, — значилось на обложке. — Путешествие в Хиву и Бухару. 1882 год». На столе лежали темно-синяя «История Хорезма», изданная в 1980 году; «История Каракалпакской АССР», анонимная рукопись «Границы мира», датированная десятым веком, том сочинений академика Бартольда, фолиант «Древний Хорезм» академика Толстова.
Внимание Эльсиноры привлекла лежавшая отдельно раскрытая книга. «В Хиве кроме сорока бедных семейств никто не жил, — прочла Эльсинора. — Пятничная молитва совершалась в присутствии трех-четырех человек. Внутри города стал цвести тамариск, а в разрушающихся домах поселились дикие звери». «Мунис, — значилось на титульном листе. — 1760 год».
Эльсинора отложила книгу в сторону и глубоко вздохнула.
— Опять?
Он посмотрел на нее виновато и растерянно. Кивнул.
— Да, Люси. Хочу попытаться еще раз. Последний.
— Ну что ж. — Она взяла сигарету, затянулась одинединственный раз, положила в пепельницу. — Поступай, как считаешь нужным. Но учти: еще на одну вылазку в ту эпоху у меня просто не хватит сил.
— Откуда же ты знаешь, куда я собираюсь? — спросил Симмонс.
— Книги, — она кивнула на стол. — История. Или я ошибаюсь?
— Ты ошибаешься, — поспешно заверил он. — Я хочу побывать в будущем. Двадцатый век. Первая четверть.
— А обо мне ты подумал?
— Прости, Люси. — Он виновато покивал головой. — Ты ведь знаешь, ради чего я все это делаю.
— Это бесполезно, Эрнст. Неужели ты еще не убедился?
— И все-таки я попытаюсь, — упрямо сказал он. — В последний раз.
— Ну что ж… — Она помолчала. — С богом, как говаривали в старину. Но в случае чего на меня не рассчитывай.
Слухи один невероятнее другого ползли по Киркъябу.
— Слышали? Джума-то, Джума… Босяк, сын голоштанника Худакь-буа… На побегушках у Жаббарбия пробавлялся… Воистину неисповедима воля аллаха! Разбогател голодранец Джума, да еще как разбогател! Деньгам счету не знает! — выходил из себя торгаш. Дехканин в чугурме и драном чапане задумчиво поскреб заросший подбородок:
— Не иначе, как аламаном заделался. Ограбил кого-то, а может, убил.
— Или клад отыскал, — вмешался один из мардикаров. — Вокруг Куня-Ургенча до сих пор клады в пустыне находят. После каждой бури, говорят, йомуды на конях по пескам рыскают.