— А я слышал, будто он на пэри женился. Выманил у нее колечко изо рта, вот и женился.
— Сказки все это! Джума к сумасшедшему русскому служить пошел. Все боялись, а он пошел. Вот и пользуется. Сумасшедший-то — богач.
— Что ни говори, а привалило бедняге счастье, — вздохнул дехканин по имени Амин. — Вон какой дворец строить надумал. На каменном фундаменте, из жженого кирпича. Со стеклянными окнами.
— Ты-то откуда знаешь? — усомнился торгаш.
— Знаю, раз говорю. Я с ним вчера из Ургенча в его фаэтоне ехал.
— Ври больше!
— Вон у Эльтузара спроси, он видел.
— Амин правду говорит, — кивнул пожилой дехканин.
— Слышал?
— Да откуда у тебя деньги на фаэтонах разъезжать?
— Видели дурака? Ты что, только проснулся? Какие деньги? Фаэтон-то у Джумы свой.
— Как свой?
— А вот так. И фаэтон новенький, и ерга[27] — двулетка, и парчовый халат, и сапоги шевровые.
— И фуражка на голове! — съехидничал торговец.
— Фуражку не видел, а чустская тюбетейка есть.
— Ври, да не завирайся!
— Не слушай ты его, Амин! Рассказывай, что тебе Джума сказал.
— Я в Ургенче на базаре был. Продал мешок проса, купил детишкам кое-что, поел в рыбожарке и пешком обратно отправился. Иду по дороге, задумался и тут меня какой-то яшуллы[28] обогнал на фаэтоне. Я еще лошадь заприметил, уж больно хорош ерга. Такому под седлом ходить, а не в упряжке. Только подумал, а яшуллы коня остановил и мне рукой машет. У меня душа в пятки ушла: от яшуллы добра не жди. «Амин! — кричит, — иди, садись, подвезу!» Я присмотрелся и глазам не верю: Джума, не Джума?
«Джума-ага, вы это, или не вы? — спрашиваю. — «Я, — говорит. И смеется. — С каких пор ты меня на вы величать стал? Забыл, как коз вместе пасли?»
— Так и спросил?
— Так и спросил. «Помню, — отвечаю, — как не помнить? Только вас не узнать, богатым, видно, будете». — «Почему буду? — смеется. — Я уже богатый. Коня вот купил, фаэтон. Хочу отцу дом построить». — «Давно пора, — говорю. — Старый-то совсем обветшал. Того и гляди завалится, еще придавит кого-нибудь». — «Не придавит, — говорит Джума, — Я такой дом отгрохаю, триста лет простоит. Из жженого кирпича. Да ты лезь в фаэтон, чего стоишь? Поехали».
Влезть-то я влез, а сесть не решаюсь: сиденья новеньким красным бархатом обиты. А Джума смеется: «Садись, не испачкаешься. А замараешь, — не беда, обновлю обивку». Деваться некуда, сел. Едем. Смотрю я на Джуму и не по себе становится: тот и не тот Джума. Лицо белое, руки такие, будто сроду кетмень не держали. А главное — глаза: большущие стали, задумчивые какие-то, печальные. И постарел вроде. А ведь всего месяц прошел, как виделись. Собрался с духом, спрашиваю:
«Ты не заболел, Джума?» — «Нет, — отвечает. — С чего ты взял?» — «Вид у тебя не такой какой-то». — «Не обращай внимания, — говорит. — Устал я, дел много всяких». Ну, я кивнул и молчу, а сам голову ломаю: какие такие дела могут быть у фаэтонщика? И откуда у него деньги, чтобы фаэтон с лошадью купить? А Джума еще масла в огонь подлил. «Дом под железной крышей построю, — говорит. — Полы деревянные, потолки. Окна во всю стену стеклянные. Русские мастера строить будут. На прошлой неделе двери и ставни Абдулле Джину в Хиве заказали, из карагачевых плах режет.
— Абдулле Джину? Так ведь он самому Мухаммадрахимхану двери делает! — ахнул торговец.
— Вот и я не поверил. А Джума знай себе посмеивается: «То ли еще будет! Захочу, дорогу до самого дома камнем вымощу!»
— Дорогу? Камнем?
— Ну да.
— Аллаха бы побоялся!
— А что ему аллах, когда денег девать некуда!
— Тише вы насчет аллаха. Вон мулла Ибад идет, он вам такого аллаха задаст!
— А ты только увидел? Он тут давно ошивается.
— Что же ты молчал, ишак?
— Думал, ты видишь.
— Вот что, земляки, давайте-ка по-хорошему разойдемся, пока не поздно.
— Правильно говорит Амин.
— Верно.
— Айда по домам.
— Гляди, гляди, мулла тоже прочь захромал…
— Подслушивал, сын греха.
— Конечно, подслушивал, собака. Жди теперь беды. Все беку Нураддину доложит. Они с ним друзья.
Кучка быстро редела.
— Дружила собака с палкой! — издали крикнул Амин.
Мулла Ибадулла, уже поравнявшийся с воротами, обернулся, злобно прищурив изъеденные трахомой глаза, погрозил суковатым посохом.
Из увитой плющом беседки Эльсинора наблюдала, как Дюммель распекает прислугу. Выволочки Симмонса пошли барону явно на пользу: если прежде он бывал несдержан в гневе, орал, топал ногами и даже гонялся за провинившимися с кулаками, как это было при встрече с Джумой, то теперь олицетворял собой саму выдержку и олимпийское спокойствие.
Официанты и прочая челядь выстроились вдоль расставленных на аллее банкетных столов, и Дюммель, заложив руки за спину, прохаживался перед шеренгой и, не повышая голоса, монотонно отчитывал их за нерадивость и прочие смертные грехи. Отчитывал скорее для порядка и профилактики, чем по необходимости. Привыкшая к буйному нраву Дюммеля, челядь изумленно таращила глаза и перешептывалась.
— Разговорчики! — негромко, но тем весомее одернул слуг барон. — Предупреждаю: фарфор штучной работы, ему цены нет. Хрусталь — богемский, по специальному заказу изготовлен. Столовое серебро — фамильное. Хоть одна вещь пропадет, — на себя пеняйте. Шкуру спущу, понятно?
— Понятно, ваше сиятельство! Как не понять! — нестройно загалдели официанты.
— То-то же! — самодовольно ухмыльнулся барон. — Ну, этикету не мне вас учить.
— Так точно, ваше сиятельство! — поспешно заверили слуги.
— Тогда начинайте. Да, и еще вот что: узнаю, ктото до конца бала рюмку выпил, — башку снесу. Закончится бал, приборы со столов уберете, тогда хоть до утра пьянствуйте — все ваше!
— Благодарствуем, ваше сиятельство! — рявкнули слуги по-армейски.
— «Сиятельство!» — ухмыльнулся Дюммель. — Пошли вон, канальи! За дело, за дело!
Прислуга бросилась исполнять свои обязанности, а барон, окинув взглядом столы, направился в глубину парка, где стучали молотки и хрипло перекликались рабочие.
— Герр Дюммель! — окликнула Эльсинора. Барон вскинулся, как испуганная лошадь, и завертел головой. — Я здесь, repp Дюммель.
Он наконец отыскал ее и торопливо засеменил к беседке, переваливаясь с боку на бок.
— Да, мадам. Я к вашим услугам, мадам. Простите, что не сразу увидел вас, мадам.
— Вы не знаете, где Симмонс?
— Никак нет, мадам. Последний раз шеф имел со мной беседу в понедельник.
— А сегодня воскресенье. Вам это не кажется странным?
— Воскресенье как воскресенье, мадам. Ничего экстраординарного.
— Я не о том, барон. Сегодня бал, а Эрнста нет.
— Не извольте беспокоиться, мадам. — Дюммель даже каблуками щелкнул от усердия. — Шеф всегда пунктуален, мадам. Появится как раз вовремя.
— Дай-то бог, — вздохнула Эльсинора. — У вас все готово к балу?
— Все, мадам. Столы начинают накрывать. Иллюминация и фейерверк готовы. Полковый оркестр прибудет к вечеру. — Дюммель замялся. — Правда, шеф не говорил об оркестре, но я сам распорядился. Ведь мсье Симмонс мог и забыть, мадам. Все разве упомнишь?
— Вы поступили мудро, герр Дюммель, — заверила Эльсинора. — А список приглашенных? Вы мне его не показывали.
— Сию минуту, мадам! — Дюммель поспешно достал из бокового кармана стопку листов бумаги, протянул Эльсиноре. — Здесь все пятьсот персон.
— Так, так… — Она положила список на колени. — Полковник Облысевич с супругой… Кто это, барон?
— Новый начальник штаба, мадам. Вчера изволили вступить в должность. Дока, говорят, эрудит, большой знаток и ценитель музыки, литературы, живописи…
— Майор Фогель, штабс-капитан Хорошихин, капитан Колмогоров, управляющий Русско-туземным банком Крафт с супругой и дочерью.
— Дочка на выданье, — пояснил Дюммель. — Красавица писаная.
— Так уж и красавица! Управляющий Аграрно-промышленным банком Иванов с супругой, доверенный представитель товарищества «Кавказ и Меркурий» Тер-Григорян. Это тот, с усиками?