— Ну и как? — Глаза ее озорно поблескивали.
— Здорово! — искренне восхитился он. — Ты действительно ведьма!
— Ах, ведьма! — Она уперлась ему в грудь ладонью и решительно оттолкнула в сторону.
— Что ты делаешь? — испуганно вскрикнул он и повис в воздухе, нелепо завалившись на бок и беспомощно размахивая руками. Она описала вокруг него снижающуюся спираль и остановилась.
— Так кто я?
— Ведьмочка! — взмолился он. Она снизилась на несколько метров.
— Кто я?
— Ведьма! — твердо сказал он, поняв, что на пощаду рассчитывать нечего.
Эльсинора опустилась еще ниже и встала на дно. Вода доходила ей до подмышек.
— В последний раз спрашиваю! — крикнула она, запрокинув голову и щурясь от солнца. — Кто я?
— Ведьма!!! — заорал Симмопс во всю глотку и в то же мгновенье мир каруселью завертелся перед его глазами и он, кувыркаясь, плюхнулся в воду.
Когда, кашляя и отплевываясь, он вскочил, наконец, на ноги, Эльсинора в радужном ореоле брызг, не оглядываясь, улепетывала по мелководью.
— Ну, теперь держись, чертова ведьма! — крикнул Симмонс, бросаясь вдогонку. Он догнал ее уже возле самого домика, вскинул на руки, осыпая поцелуями, внес в палатку и повалился, на тахту, задыхающийся, мокрый и, счастливый, как еще никогда в жизни.
Солнце закатилось за горизонт. Догорела заря. Ночь раскинула над Устюртом, над неподвижной гладью Арала темно-фиолетовый, усыпанный звездами полог. Эльсинора спала, свернувшись калачиком на тахте; а Симмонс лежал, привычно подложив ладони под затылок и глядя в дверной проем, за которым едва угадывались последние отблески заката.
Почему-то вспомнилось суровое, словно высеченное из коричневого дерева, лицо Айдос-бия. Раскосые с сумасшедшинкой глаза заглянули в самую душу. Старик словно ждал ответа на какой-то из своих вопросов. Потом кивнул и исчез.
…Савелий мучительно медленно обрушивал на голову хивинского хана Шергазы намертво стиснутый пальцами кирпич. Обрушил и канул в небытие…
…Неистовый Аваз, громыхая цепями, кричал бунтарские стихи на заснеженном кладбище…
…Смотрел в упор пристальными серыми, как у отца, глазами Строганов-младший, не снимая ладони с кобуры маузера…
Симмонс зажмурился, отгоняя непрошеные видения.
События последних дней — невероятные, фантастические, ошеломительные, — казалось бы, должны были выбить его из колеи, напугать, повергнуть в панику, по меньшей мере заставить крепко задуматься. Но ничего этого не было. Было ощущение какой-то поистине всеобъемлющей умиротворенности, покоя и беспричинного, неуместного в этой ситуации, радостного восприятия жизни. Жизни, — а теперь он знал это наверняка, — в которой ему оставалось пройти короткий, последний отрезок дистанции перед тем, как навсегда уйти из нее. И, как ни странно, именно это наполняло его спокойной уверенностью в себе. Он чувствовал, как каждая клеточка его существа наливается какой-то новой, доселе неведомой ему силой, сознанием собственного могущества, способного мгновенно выполнить любое его желание, стоит лишь захотеть.
Откуда и когда пришло к нему это ощущение, он не знал. Перед тем как Эльсинора уснула, он спросил ее, намеренно буднично и равнодушно:
— Так когда же я сыграю в ящик?
Вопрос пришлось повторить, и только тогда она повернулась к нему и ласково провела ладонью по волосам.
— Не надо спрашивать. Я все равно не отвечу. Это — табу.
— Только поэтому?
— Это правильное табу, — сказала она. — Человек не должен этого знать.
— Иначе перестанет быть человеком?
— Да. — Она глубоко вздохнула. — Именно поэтому,
— Ну, хорошо, — согласился он. — Тогда хоть скажи, как я умру. Утоли моя печали. Ужасно не хочется уходить из жизни под ярлыком бессловесного пушечного мяса.
— На этот счет можешь быть спокоен. В своей реальности тебе предстоит наломать столько дров, что кому-то другому не хватило бы на это и десяти жизней.
— Вот уж чего не ожидал от себя! — Он усмехнулся. — Откуда бы такая прыть?
— Ты встретишь единомышленников, — продолжала она. — У тебя будут верные друзья. Сообща вы пошатнете устои Стран Всеобщей Конвенции.
— Вот как? — усомнился он.
— Не надо иронизировать. Это действительно так. С какой стати я стала бы пичкать тебя побасенками? Ты станешь борцом за единственно справедливое дело. И моей заслуги в этом нет. Все, что я сделала, — это поддержала тебя в критическую минуту. Заставила поверить в себя.
Она умолкла. Молчал и он, думая об услышанном, Потом она уснула…
…Осторожно, стараясь не потревожить спящей, Симмонс встал с тахты и направился к выходу. Он и сам не смог бы ответить, зачем он это делает: понял, что надо, встал и пошел.
«Силовое поле», — вспомнил он, подходя к двери. Протянул руку и коснулся пальцами невидимой преграды. — Долой!
Преграда дрогнула и перестала существовать. Не успев даже удивиться, он шагнул за порог. Над степью полыхали далекие зарницы. Остро пахло морем, солью, отдающей тепло землей.
Он раскинул руки, взглянул в фиолетовое, почти черное небо, густо усыпанное звездами. Глубоко вздохнул и… устремился ввысь.
Симмонс даже не понял, хотелось ему этого или нет, Если и хотелось, то наверняка подсознательно. Подъем был плавный, без рывков и остановок. Земля уходила все дальше и дальше вниз, раскрываясь, словно огромная чаша, до краев наполненная темнотой. Лишь в той сто роне, где они с Эльсинорой видели днем караван, мерцал десяток костров, кажущихся отсюда крохотными красными точками.
«Стоп! — мысленно скомандовал он. Подъем прекратился. Трудно было сказать, на какой он находится высоте, но, судя по тому, как далеко просматривалась поблескивающая отражениями звезд поверхность моря, — до земли было не меньше полутора километров.
Симмонсом все больше и больше овладевало пьянящее ощущение собственного всесилия.
— Гроза! — крикнул он во весь голос. — Пусть будет гроза! Молнии! Гром! Ливень!
Зловещая туча поднялась из-за моря, стремительно заволокла небо. Сверкнула молния. Еще, еще! Пушечной канонадой ударили раскаты грома. Хлынули теплые потоки проливного дождя.
— Довольно! — отплевываясь и вытирая руками мокрое лицо, гаркнул Симмонс. Гроза прекратилась так же внезапно, как началась. Опять замерцали звезды.
— Вниз! — приказал Симмонс. Наверное, он что-то не учел: слишком сильно ударились о землю босые ступни. А может быть, виною тому была темнота? Симмонс не удержал равновесия и ткнулся задом в мокрый песок.
— Ты где, Эрнст? — донесся со стороны домика испуганный голос Эльсиноры. Тонкая фигурка в длинной, до пят, ночной рубашке смутно белела в темном дверном проеме.
— Здесь! — откликнулся он.
— Что ты там делаешь?
— Колдую! — торжествующе крикнул он, встал и направился к ней, отряхивая на ходу ягодицы.
— Не болтай! — сонно проворчала она. — Хотя… Этот ливень, гроза… И на небе ни облачка… Где ты пропадал?
Теперь, когда она была рядом, он увидел выражение ее лица — удивленное и испуганное.
— Там! — с нотками злорадства в голосе сообщил он и указал пальцем в небо. — Не воображай, что тебе одной это дано!
— Не разыгрывай меня, Эрнст, — попросила она. — Мне не по себе от твоих шуток.
— Ладно. Сейчас я тебя успокою, — пообещал он. — Ты когда-нибудь слышала «Чели ирок»?
— А что это такое?
— Мелодия. Древняя и очень красивая. Хочешь послушать.
— У тебя с собой запись?
— Нет, — усмехнулся он. — Запись нам ни к чему.