— Встреча с Советом была неизбежна, — возразил Джеферсон. — Они настояли на том, чтобы взглянуть на вас, и не спрашивали, как я к этому отношусь. Мое отношение Герати известно, но он отверг возражения, обратив против меня мои же аргументы.
— Каким образом? — осведомился Рейвен.
— Он сказал, что если вы хотя бы на десять процентов так хороши, как я вас разрекламировал, то оснований для беспокойства нет. Зато новые заботы появятся у противника.
— Вот как! Значит, такой репутацией я обязан вам? Вам не кажется, что у меня достаточно своих забот?
— Это моя идея — навесить вам новые, — с неожиданной жесткостью заявил Джеферсон. — Мы увязли по уши. Поэтому и послушную лошадь приходится подстегивать.
— Полчаса назад меня назначили козлом. Теперь вот лошадью. Кем я стану еще? Рыбкой? Птичкой?
— Вам придется столкнуться с чертовски странными птичками и при этом не отстать от них, а наоборот, даже опередить. — Выдвинув ящик стола, Джеферсон достал бумагу и просмотрел ее с мрачным лицом. — Здесь сведения высшей степени секретности о классификации видов внеземлян. Номинально и по закону все они принадлежат к виду «хомо сапиенс». И тем не менее они иные. — Он взглянул на собеседника. — К настоящему моменту Венера и Марс произвели не менее двенадцати различных типов мутантов. Например, тип шесть, метаморфы.
Замерев в кресле, Рейвен воскликнул:
— Кто?
— Метаморфы, — брезгливо сморщившись, повторил Джеферсон. — Не на сто процентов. Телосложение обычное, человеческое, и никакой хирург не найдет в них ничего сверхъестественного. Но вместо костей у них хрящи, и они просто неподражаемы в копировании лиц. Если такому типу взбредет в голову притвориться вашей родной матушкой, то вы его поцелуете и ни на секунду не усомнитесь.
— Говорите только за себя, — сказал Рейвен.
— Вы знаете, что я имею в виду, — ответил Джеферсон. — Их надо увидеть, и тогда поверишь.
Показав на отполированную поверхность стола, Джеферсон продолжил:
— Представьте, что это шахматная доска бесконечных размеров. Мы используем игрушечных шахматистов. Играем белыми. Имеется два миллиарда пятьсот миллионов наших против тридцати двух миллионов венериан и шестнадцати миллионов марсиан. На первый взгляд огромный перевес. Мы их превосходим количеством. — Он сделал пренебрежительный жест. — Но количеством чего? Пешек!
— Это понятно, — согласился Рейвен.
— Вам ясно, как оценивают позицию наши оппоненты: проигрыш в численности они с лихвой перекрывают высшими фигурами. Кони, слоны, ладьи, ферзи и — что для нас хуже всего — новые фигуры с новыми свойствами. Они могут производить мутантов дюжинами, и каждый из них стоит батальона болванов-пешек.
Рейвен задумчиво произнес:
— Ускорение эволюции — естественное следствие освоения космоса. Удивляюсь, почему наши предки выпустили это из виду. Даже ребенку ясно, что из чего следует.
— Предки считали, — ответил Джеферсон, — что мутации может вызвать только повышенная радиация, вызванная всемирной атомной бойней. Но то, что людям — будущим венерианским колонистам — придется провести чуть не полгода под жестким космическим излучением, — об этом они не подумали. Гены тысяч людей были исковерканы, и никто, в том числе и они сами, не подозревал, чем обернется это ежечасное, ежеминутное, неотвратимое воздействие.
— Теперь они прозрели.
— Да. Но в те времена они не смогли увидеть за деревьями леса. Черт возьми, они додумались до того, что начали строить двухкорпусные корабли с прослойкой из сжатого озона, который поглощает радиацию, и снизили интенсивность до уровня всего в восемьдесят раз выше, чем на поверхности Земли. Но восемьдесят раз остаются почти двумя порядками превышения допустимых значений! За столь долгий срок роль случайного фактора резко возрастает, и можно сказать, что каждое путешествие на Венеру порождало около восьмидесяти мутантов. А именно так и случилось.
— С Марсом хуже, — заметил Рейвен.
— Еще бы! — согласился Джеферсон. — Там меньшая численность населения, но почти то же количество и многообразие мутантов. Причина проста: дорога туда занимает одиннадцать месяцев. Каждый марсианский колонист подвергается жесткому облучению вдвое дольше, чем венерианский, продолжает подвергаться и в дальнейшем — ведь у Марса атмосфера тоньше. Человеческие гены многое могут выдержать, дозу космических лучей в том числе, но всему есть предел. — Он замолчал, побарабанил пальцами по столу и кратко подытожил: — Так как каждый мутант представляет военную ценность, военный потенциал Марса равен потенциалу Венеры. Теоретически Марс и Венера вместе могут выставить на доску вполне достаточно фигур, чтобы дать нам полное удовлетворение за наши деньги. Именно это они и пытаются сделать. До сих пор они выигрывали, и сейчас наконец мы поняли, что ничего странного в этом нет.
— Мне кажется, — заметил Рейвен, — что они допускают ошибку, вроде той, которую сделали первые колонисты: слишком уверовав в свое преимущество, они упустили кое-что из виду.
— Вы хотите сказать, что наша планета имеет космический флот и может найти своих собственных мутантов?
— Да.
— Они узнают об этом таким же способом, как узнали мы. И надеюсь, с вашей помощью.
— Надежда умирает последней. Как же, по-вашему, сумею я им помочь?
— Это уж ваша забота, — отрезал Джеферсон. Порывшись в бумагах, он извлек пару листов и пробежал по ним взглядом. — Я расскажу вам об одном случае, который очень показателен для той склоки, в которую нас вовлекли, и тех методов, которыми в ней пользуются. Именно после этого инцидента мы впервые поняли, что идет война. У нас имелись подозрения относительно некоторых, вроде бы не связанных между собой событий, и мы установили скрытые камеры. Большинство не показали ничего. Некоторые не сработали. Но одна все-таки среагировала.
— И?.. — Рейвен подался вперед, глаза у него стали внимательными.
— Камера показала, как три человека уничтожили чрезвычайно важную информацию о космических кораблях, которую раньше чем через год не восстановить. Один из этой троицы, мутант первого типа, активный телепат, стоял на мысленной страже. Другой, второго типа, воздухоплаватель…
— Левитатор? — перебил Рейвен.
— Именно. Он переправил их через две стены по двадцать футов каждая с помощью веревочной лестницы, а затем поднял лестницу к окну в верхней части здания. Третий, мутант седьмого типа, гипнотизер, позаботился об охранниках, которые могли им помешать, — обездвижил всех троих, стер в их памяти все, что они видели, и заменил фальшивыми воспоминаниями. О скрытых камерах охранникам известно не было, и они не смогли непроизвольно выдать их телепату. Если бы не камера, мы вообще не узнали бы про ту чертову операцию. Просто оказались бы перед фактом, что информация непостижимым образом растаяла как дым.
— Кроме этого, произошло несколько крупных пожаров на таких важных объектах, что мы склонны обвинить в них пиротиков, хотя доказательств, разумеется, нет. — Джеферсон сокрушенно покачал головой. — Ну и война! Они воюют по правилам, которые устанавливают сами, и это отнюдь не игра в бросание колец. Нашим стратегам следовало понять это еще давно.
— Воды утекло много, — резюмировал Рейвен.
— Знаю-знаю, мы живем в суровые времена. — Он подтолкнул к слушателю лист бумаги. — Вот копия моего перечня мутаций жителей Венеры и Марса, нумерованных по типам и помеченных буквами по степени опасности, если так можно выразиться. — Он фыркнул, как будто на этот счет были какие-то сомнения. — Буква «О» означает опасный, «О+» — очень опасный, «Б» — безопасный, хотя в этом я не уверен. Список может оказаться неполным. Но сегодня у нас другого нет.
Рейвен, быстро пробежав глазами листок, спросил:
— Вы уверены, что все они — чистые типы? То есть, что левитаторы могут летать только сами или с грузом, но не могут вызывать левитацию посторонних объектов? А телекинетики, наоборот, левитируют другие предметы, но не могут летать сами? Что телепаты — не гипнотизеры, а гипнотизеры — не телепаты?