Нормальный вес и ощущение привычной земной массы вопреки десятикратному превышению размеров планеты означают легкую плазму. А значит — нехватку тяжелых элементов в ее коре. Отсутствие тория. Полное отсутствие никеля. А уж никелиево-ториумные сплавы для этой планеты — недосягаемая роскошь. Стало быть, учитывая все, — у него нет никаких шансов вернуться к земле, семье, привычному весу.
Кингстон-Кейновские ядерные двигатели требуют топлива в виде никелево-ториевой проволоки десятого калибра, вводимой в испарители. Денатурированный плутоний мог бы ох как помочь делу, но он, мерзавец этакий, не встречается в чистой форме и должен синтезироваться. Правда, у него еще оставалось сорок пять с половиной дюймов никелево-ториевой проволоки на запасной энергобобине. Недостаточно. Похоже, он здесь застрянет надолго.
Замечательная штука — логика. Можно начать с простейшей посылки: что, если ты, например, сидишь, а в спину давит не больше, чем обычно? Тогда доходишь своим умом до неизбежного вывода, что твой путь космического скитальца уперся в тупик. Ты становишься местным жителем. Аборигеном. Отныне судьба определила тебе статус старейшего жителя планеты.
Стив скривился и изрек:
— Проклятие!
В данных условиях это был достаточно слабый комментарий, но какой смысл подыскивать слова, более подходящие обстановке?
Что касается его лица, то с ним дела обстояли не уж так плохо. Природа дала этой физиономии хороший старт. Хотя, надо признать, привлекательностью оно не отличалось. Это было вытянутое, худое лицо с орехового цвета бровями, с развитыми желваками, выдающимися скулами и тонким, чуть изогнутым орлиным носом. Все это, учитывая темные глаза и черные волосы, наводило на определенные мысли. Друзья, например, заговаривали с ним о вигвамах и томагавках всякий раз, когда хотели, чтобы он почувствовал себя как дома.
Абориген… И тем не менее он вовсе не собирался чувствовать себя здесь как дома. Эти иномирные джунгли не содержали настолько разумную жизнь, чтобы обменять сотню ярдов никелево-ториевой проволоки на пару ношеных ботинок. Вряд ли у какой-нибудь ленивой поисковой партии с Земли хватит ума вычислить эту космическую пылинку в облаках ей подобных и забрать его, страждущего, домой. Он оценивал такой шанс как один на бессчетные миллионы, шанс был настолько невероятным, что смело граничил с невозможным.
Потянувшись за пером, Стив Андерс открыл бортовой журнал и стал просматривать последние записи.
«Восемнадцатые сутки: пространственный катаклизм вышвырнул судно из зоны Ригеля.[7] Заброшен в неотмеченный на карте сектор.
Двадцать четвертые сутки: ушел на семь парсеков. Записывающий робот вышел из строя. Вектор полета неизменен.
Двадцать девятые сутки: вышел за пределы катаклизмального вихря и восстановил контроль над управлением. Скорость неизвестна — зашкаливает астрометр. Использовал тормозные дюзы. Резерв топлива: тысяча четыреста ярдов.
Тридцать седьмые сутки: приближаюсь к планетарной системе в пределах досягаемости».
Хмурясь, он поиграл желваками и медленно и разборчиво внес новую запись: «Сорок пятые сутки: приземлился на неизвестной, неоткрытой планете, координаты и сектор не определены. Никаких космических формаций после посадки не идентифицировано. Путь перемещения не записан и оценке не поддается. Состояние корабля: рабочее. Запас топлива: сорок пять с половиной дюймов».
Он закрыл журнал и вновь сдвинул брови, втиснул перо в держатель на пульте управления и пробормотал:
— Теперь выйдем на свежий воздух и посмотрим, вольно ли тут дышится.
Регистратор Радсона имел три шкалы. Первая указывала внешнее давление, эти показания он прочитал с удовлетворением. Второй указывал, что содержание кислорода высоко. Третий вообще имел двухцветную шкалу, наполовину белую, наполовину красную, и стрелка стояла в самой середине белого поля.
— Дышать можно, — изрек космонавт, закрывая металлическое веко регистратора. На другом конце рубки он сдвинул в сторону металлическую панель и заглянул в обитое войлоком отделение багажника.
— Ну что, выходим, Прекрасная? — спросил он.