— Да, конечно, гиперпространственный… — Видимо, это слово нашло отклик в пьянеющей с каждой минутой голове Лаудера. — Двадцать световых в час. Это спасет нас. Надо пользоваться любым шансом. — Он, ухмыляясь, стал озираться, мгновенно осчастливленный.
— Точно упавший в море аэроплан, — такое сравнение отчего-то вдруг взбрело в голову Сантелу. — Вошел в воду и не может взлететь…
Лаудер качнулся, замахиваясь бутылкой, точно стеклянной дубинкой.
— Молчи — тебе и дела нет, пусть мы здесь хоть заживо сгнием. Да и куда тебе возвращаться? В вонючую комнатенку в общаге для одиноких космонавтов? Месяц на мели лузгать семечки да храпеть в библиотеке за гипнопедами, чтобы устроиться в коммерческий рейс на крупном судне — чего тебе никогда не светило. Живи и страждуй звездных трасс, что не приведут никуда, — и когда тебе уже ничего не будет…
— Еще будет, Лаудер, — оборвал его Вандервеен.
— А что до тебя… — обернулся Лаудер к капитану.
— ВСЕ БУДЕТ! — Борода Вандервеена встопорщилась. На дюжих ручищах вздулись кулаки.
В ярости Лаудер запустил в него бутылкой, всхлипнув: — Поговори у меня!
Капитан утробно рявкнул, взмахивая внушительной дланью. Больше он ничего не сделал, но этого оказалось достаточно, чтобы запустить напарника по комнате, точно шар в боулинге.
И — тишина. Они посмотрели на то, что рухнуло в углу с зажмуренными глазами, дыша тяжело и хрипло. Отвернувшись от тела, они вновь посмотрели в иллюминатор. Молчание и темнота. Ни звездочки, ни отдаленного светила. Ни отчетливо различимого сияния Млечного Пути. Лишь глубокая бездушность до дня Творения. Они были телами на забытой барке, покоившейся в океане без времени и берегов, без дна и перемен. Тьма африканская и умиротворяющая, как смерть.
— Это не путь астронавта. — Сантел ткнул пальцем в угол. — Он не сможет сохранить ясность рассудка.
— Его еще ждут. Это многое значит.
Сантел подмигнул.
— Тебя — тоже.
Капитан смотрел во тьму и, казалось, видел там только прошлое.
— Я совсем другой человек. Да и ты другой. В этом и прелесть человеческих отношений, что все люди — разные. Каждый делает то, что отпущено ему щедротами Господа. Лаудер не способен на другое.
— Нет, сэр, — согласился Сантел с безграничным уважением в голосе.
Лаудер скоро пришел в себя, проморгался, но ничего не сказал. Вскарабкавшись на свою койку, он проспал четыре часа кряду. Проснувшись, он сразу посмотрел на хронометр.
— Эй, ребята, мы что, так и стоим на месте?
— По большей части.
— Пялитесь в эту черную Тускарору? Что вы в ней нашли интересного?
Сантел не подумал отвечать, и не только ухом, но и бровью не повел.
— Думаем, — ответил Вандервеен. — Тяжко.
— Да ну? — Лаудер выкарабкался наружу, осторожно потянулся и ощупал челюсть. — Кто это так меня приложил?
— Может, я. А может, и Сантел. А может, ты сам себе двинул той бутылкой, которой все время размахивал. Неугомонный ты наш.
— Понял. Вопросов нет. Замяли.
— И пока я здесь капитан — никаких склок, никакой грызни. Тем более когда мы в этой западне. Группа у нас небольшая, и все повязаны.
Лаудер оглядел его, облизал пересохшие губы.
— Думаю, вы правы, капитан. Что ж, пойду попить. Пересох, как подошва.
— Полегче с водой, — посоветовал Вандервеен.
— Не понял?
— Там последняя.
«…Полегче с водой — там последняя. Это уже сегодня, в первый день. А завтра, на следующей неделе, в следующем месяце — что? Рацион строго по каплям, причем каждая следующая порция — дороже предыдущих. Каждый жадно смотрит на долю соседа, облизывается на каждую капельку, следит за тем, как она сползает, падает, издавая сладкое, восхитительное „кап!“
И три ума неодолимо занимаются нехитрой арифметикой: делить надвое гораздо дольше, чем натрое. А вершина всех вычислений, уже высшая математика: все для одного — куда больше, чем для двух. И сколько жидкости можно отыскать в чужом теле? Которому она уже все равно не нужна? Самое крупное, поди, накопило ее гораздо больше. Сколько плещется согревающих пинт в Вандервеене?..»
Взор капитана сопровождал его, когда он отправился за водой. Беду легче переносить в обвинениях, подозрениях и угрозах. Но их не было. Было хладнокровие, спокойствие, мужество. Переделка, в которую они влипли, что и говорить, из ряду вон. Лаудер обошелся одним-единственным глотком, прокатившимся незамеченным в пересохшем рту, и медленно побрел обратно в рубку.
— Что, так и будем корячиться здесь, пока не высохнем, как мумии? Почему не попробовать гиперпространственный скачок?