Она выпрямилась и посмотрела мне в глаза.
— Ты понимаешь, что предлагаешь мне?
«Спокойно. Подходим к сути вопроса». Я сделал глубокий вдох.
— Да. Я предлагаю партнерство во всем.
Она откинулась на спинку, и вид у нее стал такой, будто она витает мыслями где-то очень далеко.
— Сколько лет мы друг друга знаем, Чарли?
Мне пришлось подумать.
— Я думаю, года двадцать четыре. Плюс-минус.
Она улыбнулась.
— Да. Плюс-минус. — Она взяла забытую сигарету, зажгла ее и глубоко затянулась. — А как ты считаешь, какую часть этого времени мы прожили вместе?
Еще немного арифметики. Я затянулся сигаретой, пока вычислял.
— Вроде бы лет шесть или семь. — Выдох. — Может, и восемь.
Она кивнула, погруженная в размышления, и взяла обратно сигарету.
— Иногда бывало достаточно хреново.
— Норри…
— Заткнись, Чарли. Ты ждал двадцать четыре года, чтобы сделать мне предложение, так что вполне можешь заткнуться и помолчать, пока я на него отвечаю. Сколько раз, по-твоему, я отправлялась в вытрезвитель и вытаскивала тебя оттуда?
Я не дрогнул.
— Слишком много раз.
Она покачала головой.
— Слишком много и все-таки меньше, чем нужно. Я тебя принимала, когда тебе это было нужно, и вышвыривала вон, когда тебе это было нужно, и ни разу не сказала слово «любовь», я знала, что оно тебя отпугнет. Ты так чертовски боялся, что тебя кто-нибудь полюбит, потому что тогда этому человеку придется жалеть тебя калеку. Так что я сидела рядом и наблюдала, как ты отдаешь свое сердце только тем людям, которые его не возьмут, — а потом каждый раз собирала осколки.
— Норри…
— Заткнись, — сказала она. — Кури свой косячок и заткнись. Я полюбила тебя еще до того, как мы познакомились, Чарли, до того, как тебе покалечили ногу, когда ты еще танцевал. Я знала тебя до того, как ты стал калекой. Я полюбила тебя еще до того, как впервые увидела вне сцены. Я знала тебя до того, как ты начал пить, и с тех пор я любила тебя все эти годы так, как это было нужно тебе.
Теперь ты пришел ко мне на обеих ногах. Ты все еще прихрамываешь, но ты больше не калека. Телепат Толстяк Хэмфри не принес тебе вина к обеду, а когда я целовала тебя в студии, то обратила внимание, что ты не пил в самолете. Ты платишь за мой обед, ты болтаешь о богатстве и могуществе и пытаешься подписать меня на чокнутый план танцев в космосе, у тебя хватает наглости, черт возьми, выкладывать мне все это и ни разу не произнести слова «любовь» и не попросить меня снова быть твоей половиной.
Она выхватила у меня «бычок».
— Будь ты неладен, Чарли, мне больше ничего не остается… — Хотите верьте, хотите нет, но тут она сделала паузу, затянулась, задержала дым и выдохнула его, и только потом позволила себе улыбнуться. — …кроме как повысить твое блядское жалованье.
И мы оба влезли локтями в абрикосы и ухмылялись как гиббоны. Кровь шумела у меня в ушах; меня буквально трясло от эмоций, таких сильных, что просто невозможно было терпеть. Я попытался ухватиться за спасительную соломинку остроумия.
— Кто сказал, что я плачу за твой обед?
Высокий гнусавый голос поблизости произнес:
— Я плачу, мистер Армстед.
Мы оглянулись, вздрогнув от неожиданного открытия, что мир вокруг нас все еще существует, и удивились еще сильнее.
Это был небольшого роста хрупкий молодой человек. Мое первое впечатление — каскады кудряшек чрезвычайно кучерявых черных волос, из— за которых украдкой выглядывало лицо, какое Брайен Фроуд рисовал озорному эльфу. Его очки были двумя прямоугольниками из проволоки и стекла, более толстого, чем стекло двери шлюза, и в настоящий момент висели на кончике носа. Он щурился поверх них на нас, стараясь изо всех сил держаться с достоинством. Это было весьма затруднительно, поскольку Толстяк Хэмфри держал его на целый фут от пола, схватив за воротник огромной лапой величиной со сковородку. Одежда молодого человека была дорогой и подобрана с тонким вкусом, но ботинки ужасно поношены. Он безуспешно пытался не болтать ногами в воздухе.
— Каждый раз, когда я проходил мимо вашего столика, я наступал на уши этому типу, — объяснил Хэмфри, поднося паренька ближе и понижая голос.
— Я вычислил, что он или репортеришко или просто сует нос не в свое дело.
Я как раз собрался его вышвырнуть. Но если он толкует об оплате обеда, то решение за вами.
— Что скажешь, приятель? Ты любопытная Варвара или репортер?
Насколько это было возможно, он выпрямился.
— Я — артист.
Я вопросительно взглянул на Норри и получил ответ:
— Отпусти этого человека и принеси ему стул, Толстяк. Вопрос с оплатой мы обсудим попозже.
Это было выполнено, и парень, приведя в порядок свою одежду и возвратив очки на место, принял от нас остаток сигаретного «бычка»,
— Мистер Армстед, вы не знаете меня, а я не знаю эту леди, но у меня жуткий слух и никакого стыда. Господин Пападопулос прав, я в самом деле подслушивал вовсю. Мое имя Рауль Бриндл, и…
— Я слышала о вас, — сказала Норри, — у меня есть несколько ваших альбомов.
— И я слышал, — согласился я. — Предпоследний альбом был потрясающим.
— Чарли, разве можно так говорить!
Рауль бешено заморгал.
— Нет, он прав. Последний — просто мусор. Я был должен фунт и заплатил.
— Ну, а мне он понравился. Я — Норри Драммон.
— Вы — Норри Драммон?
Норри приобрела обычный вид.
— Да. Ее сестра.
— Норри Драммон из ТДТ, которая сделала постановку «Переключая передачи» и танцевала вариации на тему «Спросите танцора» на съезде в Ванкувере, которая… — Он замолчал, и его очки скользнули вниз по носу. — О Господи Боже! Шера Драммон — ваша сестра? О Господи Боже, ну ко— нечно. Драммон, Драммон, сестры. Придурок!
Он совладал со своим возбуждением, поправил очки и опять попытался выглядеть достойно.
По-моему, ему это удалось. Я знал кое-что о Рауле Бриндле, и он произвел на меня впечатление. Он был известным композитором-вундеркиндом, а потом, когда учился в колледже, решил, что музыка — неподходящий способ зарабатывать на жизнь, и стал одним из лучших специалистов по спецэффектам в Голливуде. Сразу после того, как «Тайм» опубликовал колонку на полстраницы о его работе в «Детях объектива» — которой я в высшей степени восхищался, — он выпустил видеокассетный альбом, полностью составленный из экстраординарных видео, лазерных и цветовых эффектов, с собственным аккомпанементом на синтезаторе. Это было как «Иеллоу субмарин» в кубе и имело бешеный успех, а за ним последовало еще полдюжины блестящих альбомов. Он разработал и запрограммировал легендарную миллионодолларовую систему светового шоу для воссоединения «Битлз» в знак уважения к Маккартни, а одна из его аудиозаписей сопровождала меня во всех поездках. Я решил, что сам заплачу за его обед.